Коля Сонин был впечатлительным молодым человеком, учился на дизайнера, следил за модой и безоговорочно доверял рекламе. Плохого реклама не посоветует, думал субтильный Сонин, если её открыто распространяют на широкую аудиторию. Обладание популярной вещью придавало Коле уверенность в себе, как будто видеоролики и плакаты рекламировали не только товар, но и его лично. Поэтому он учился в неавторитетном, но модном университете, покупал кроссовки последней модели, стоял в очередях за новым, только что выпущенным в продажу смартфоном. Такие траты наносили значительный ущерб как его карманным деньгам, так и родительскому бюджету, но свою причастность к большой, пусть и чужой славе, он ставил превыше всего. А при случае, указывая на рекламу, замечал: «О, да это как у меня!»
Но однажды с ним случилась досадная неприятность. Среди западных рекламных роликов, которые современный человек вынужден просматривать ежедневно в огромном количестве, Колю поразил один, в котором говорилось, что русским быть теперь не только не модно, но даже постыдно. Заявление казалось довольно убедительным, и подкреплялось фактами, в духе того, что русская культура за границей больше не ценится, а сами русские за их варварский и рабский нрав подлежат общественному порицанию. Сонин, который до этого момента никогда не задумывался кто он, похолодел. А что, если он русский? С этим вопросом он поспешил к маме, и, увидев её удивлённое лицо, сразу понял, что на немца или англичанина рассчитывать не стоит. Оставалась ещё надежда, что он хотя бы румын, но и этому не суждено было сбыться.
— Ты что, сынок, мы — русские, — ответила мама, улыбаясь.
— А может быть, мы поляки? — пробормотал Коля. — Нет у нас польских корней?
Мама лишь покачала головой.
С этого дня для Коли начались мучения. Впервые в жизни он ощутил себя немодным, прокажённым, порицаемым в цивилизованных странах. Ему, который всегда был достойным и прогрессивным членом любой компании, вдруг сделалось невыносимо стыдно. «Русский, русский», — повторял он про себя, как приговор. Ещё больший ужас вызывало понимание, что свою русскость он не сможет сменить на, скажем, французскость. Русский — это навсегда. Какое-то время он ещё пробовал переубедить себя, что не всё так плохо, но попытки были напрасны. В американских фильмах про супергероев, которые он пересматривал много раз, в компьютерных играх, в западной прессе — везде, русских изображали неотёсанными карикатурными варварами. Из-за этого Сонин стал скверно спать, мало есть, а затем пошёл к психологу. Чтобы скрыть свою русскость, он начал учить английский язык и в своём родном городе объясняться на нём, пусть и с жутким акцентом. Но новый удар ждал его через месяц. С компанией он собрался в Европу. Дядя одного из друзей владел небольшой квартирой у моря в Болгарии, и предоставил её ребятам, на время, когда сам по делам возвращался в Россию. Болгария не ахти какая Европа, а всё же Европа. Дядя, плотный мужчина с волосатой грудью, перед своим отъездом устроил для ребят прощальный обед. За разговором он действительно пожаловался, что местные в последнее время стали относиться к русским настороженно, если не сказать больше.
— Какая-то болезнь, пропаганда работает, — говорил он. — Иногда думаешь, уж не сошли ли они с ума.
— А вы не показывайте, что вы русский, — вдруг вкрадчиво вставил Коля.
— Это ещё почему? — удивился дядя.
— Ну, говорите на английском, делайте вид, что вы не из России. Надо же понимать, мы для них — второй сорт. Признайте это. К чему такая гордость? Мы не модные, мы отсталые. Нам надо стыдиться за себя, за свою историю, и каяться перед ними. Вот мне, и я не боюсь об этом говорить, стыдно, что я русский.
— Русский? — переспросил дядя с усмешкой. — Да какой же ты русский?
— Не русский? А кто?
— Ты же манкурт.
— Манкурт?
— Ну да! А кто же ещё?
— Манкурт, — повторил про себя новое слово Сонин. — Значит не русский?
— Успокойся, нет конечно! — сказал дядя и уехал в Россию.
В эту ночь, впервые за долгое время Сонин спал сладко. Манкурт звучало не так красиво, как француз или американец, а всё ж таки не русский.