Февраль заползает за шиворот вязким туманом и оставляет на лице влажный, как от собачьего языка, след какого-то по-старушечьи слабого снега, в котором нет уже молодой декабрьской упругости…
В конце зимы порой просто уговариваешь себя жить, не замечали?
Не из точки полной безысходности, а из точки своих оскудевших изрядно сил, из точки нарастающей сезонной усталости, из точки робкого желания оказаться посреди оживающей апрельской улицы в лёгком плаще и сказать измученное прощай всем своим и чужим недугам.
Но, как я часто говорю и убеждаюсь: исполнение всегда спешит не к тем желаниям, что страстно его призывают.
А значит, будь что будет… и будь то, к чему дотянется душа с кропотливыми изредка руками.
Здесь у каждого свои лекарства, свои замыслы, свой интерес…
Хорошо бы неспешно прожить свои самые сумеречные дни и проспать всё ещё долгие ночи.
Хорошо бы наслушаться тишины, подменяя её лучшей музыкой.
Хорошо бы оранжевым мандаринам не иссякать в большой деревянной миске на столе в уютной кухне.
Хорошо бы обниматься почаще, прощая друг другу свои человеческие странности.
Хорошо бы сбавить негодования и въедливости ко всему, что ни от негодования, ни от въедливости толковее не станет.
Хорошо бы не изводить себя и других… просто не изводить.
И хорошо бы не сваливать на февраль своего ворчливого уныния, равно как и себя за него корить.
Как приуныли, так и встрепенёмся.
Мы ж пока здесь…
Обнимаю уставших и целую в макушку каждого, у кого не слишком легко на сердце.
Бывает и так, мои добрые люди… нам дано знать себя в слабости для того, чтобы не пропустить силу.