Чья-то Муза шла босиком
по неверной чужой дороге,
прислонившись к стеклу виском,
ты увидел ее, убогую:
лира согнута и без струн,
крылья вымазаны и смяты,
а из глаз — пара хладных струй,
а из сердца — нож рукоятью…
Обнял, стрелы достал из ран:
— Кто посмел? что в ладони прячешь?
— Вот — перо… Помнишь, как вчера
ты в Поэта играл, мой мальчик?

Чужая жизнь, как чужие окна… Даже, если на подоконнике цветы, это еще не значит, что внутри рай…

А когда ты умрешь, я, прости, не приду попрощаться.
Не терплю этот ладанный запах чужих панихид.
Я не буду сидеть в исступленье, седеть от несчастья,
По ночам, заглушая рыдания, сны и стихи.
Лентам я не позволю чернеть в уголках фотографий.
Соболезновать кратко не стану родным и друзьям.
И на пару гвоздик я не брошу бессмысленный гравий,
И не брошусь вдогонку в одну из зияющих ям.

Полотном от зеркал суеверно не буду скрываться.
И под хлебом стакан не оставлю в канун Рождества.
И когда ты умрешь по Москве, ровно в семь девятнадцать,
Знай, я в шесть восемнадцать по Киеву буду мертва…