Я живу в исчезающем городе. Нет, площадь Москвы не уменьшается, а наоборот, увеличивается, количество домов становится всё больше и больше, поезда метро в часы пик набиты по-прежнему, и все ещё сохраняются на картах исконно московские названия улиц и переулков. Но всё равно город убывает на глазах, исчезает то неповторимое, знакомое с детства, неведомое чужакам и туристам тёплое и родное, что делало город не просто скоплением домов и собранием камней, а — Москвой.
Дело не в том, что некогда тихие переулки теперь забиты машинами. И не в том, что исчезли телефонные будки и автоматы газированной воды, что старые кафе сменили названия и что подъезды обзавелись кодовыми замками, а дворы шлагбаумами. Время так или иначе меняет город, и этого не избежать. Но есть разница между эволюцией и разрушением, между сохранением и умертвлением, между сбережением души города и ее убийством.
Ликвидация усадьбы Римских-Корсаковых в Москве
Но не только сносят живую, тёплую, родную Москву, но ещё и издеваются над ней. Не сейчас это началось, но сейчас продолжается. В 1997 поставили гигантского царя, едущего по сухопутной Москве на корабле — и с тех пор он так и стоит над осквернённой набережной памятником бреду в чьей-то голове.
А вслед за ним, стуча каменными ногами, с пустотой в каменных глазах, входят в Москву всё новые. Напротив белого, воздушного, готового невесомо взлететь с холма Дома Пашкова ставят мрачного иногороднего гражданина с крестом в руках — зачем он здесь? На Садовом кольце появляется пятиметровый Калашников с автоматом, словно размышляющий, стрелять по москвичам или погодить — никогда он в Москве не жил и стоит посреди Москвы чужаком.
Идолы не украшают Москву, а являются знаками её захвата и осквернения теми, кто её не знает, не любит, не чувствует и не понимает.
У центральных площадей Москвы отнимают их воздух, их достоинство и простор, стесняя торговыми павильонами и кокетливыми качелями. Как противны эти дешёвые в своей наигранной весёлости павильоны рядом с поднятой дланью Юрия Долгорукова и задумчиво опущенной головой Пушкина.
Над Садовым кольцом, уродливый в своих грубых очертаниях, востал небоскрёб, который москвичи тут же прозвали «замок Саурона». А рядом с Белорусским вокзалом, нависая над ним своей ещё недостроенной тушей, перекашивая своим весом старинную площадь, бросая тень на её извечное движение, поднимается новый громила.
Небо над Москвой, то счастливое и свободное небо над Воробьёвыми горами, куда уходил взгляд, обретая освобождение и покой — издевательски проткнули гигантской башней. Так она и стоит там, нелепая и неадекватная в своём размере, ничего общего не имеющая с лежащей внизу Москвой. И нет больше там неба, двухсотметровая дура в клеточку осквернила московское небо.
Сейчас, когда я пишу этот текст, люди плачут над судьбой маленькой башни на Ходынской улице. Когда-то в ней помещался водонапорный котёл. Сказочная башенка, башенка-гном, осенённая деревьями, тихо стояла больше ста лет, а теперь её вдруг, в одночасье, признали самостроем. Люди с умом и душой сделали бы в ней жилье для любителей двухэтажных квартир или библиотеку с круговым обходом уставленных книгами стен, или маленький музей. Но варвары превратили её в гору битого кирпича. Они снесли её даже не потому, что хотят заработать — а потому, что не знают и не понимают её ценности как части живого города. Так убийцы не понимают ценности человеческой жизни.
Та самая старинная водонапорная башня на Ходынской улице в центре Москвы, которую столичная администрация признала самостроем и преступно снесла
Каждый день по Москве стоит стон и крик: убивают! ломают! калечат! рушат! сносят! Каждый день взволнованные ужасом, оскорблённые насилием над городом люди бросаются под экскаваторы, вступают в столкновения с охранниками, пишут в интернете: «Фашисты!», становятся у стен, чтобы своими телами защитить беззащитные и обречённые московские дома. Но не помогают эти слёзы, эти крики, эти публичные рассказы о варварстве и насилии. Москву продолжают рушить и сносить, ту единственную, неповторимую, историческую, живую Москву, которой никогда больше не будет.
Москва, которую мы знали и любили, превращается в бездушный, вычищенный и вымороченный город инфернальных фонарей на бульварах, излучающих мертвенный свет, бесконечных пустых тротуаров, помпезных иллюминаций и разукрашенного китча, вроде пластиковых сакур и огромных аляповатых пасхальных яиц. Между ярко освещённых бизнес-центров и кварталов элитного жилья тихо жмётся испуганная душа города. Ещё немного — и она отлетит.
Уничтожить троллейбус в Москве мог только тот, кто никогда не ехал по вечернему городу в пустом салоне, смотря на горящие окна и медленно проплывающие улицы, где знаком каждый дом.
Последний троллейбус больше не поплывёт по Москве — варвары отправили его на свалку.