он целует её, подаваясь телом слегка вперёд,
жизнь разделилась от её приезда и до приезда,
он её обнимает так, словно если ослабит хватку — она уйдёт,
держит за руку, словно если отпустит — она исчезнет.

он глядит на неё, словно в этой девчонке вся его жизнь,
словно любит взаправду отчаянно и всерьёз,
он её прижимает к себе, словно если отпустит — она сбежит,
и от неё останется лишь резинка для волос.

с ним она хохочет, как дурочка, как дитя.
он обнимает всегда внезапно и очень кстати,
убаюкивает тихим шепотом в левое ухо её чертят,
самое лучшее место в мире — его объятия.

он убирает от её лица прядь аккуратно своей рукой,
такой бессовестный и, черт, такой красивый,
и лучше бы ему вообще не знать, какой
над ней он обладает незримой силой.

он сгребает её в охапку и касается губами макушки.
с ним одним она могла бы сутками разговаривать,
ей бы лишь смотреть на него и слушать, слушать,
чтобы в её зелёных глазах отражались его —карие.

он беспечней её и примерно на голову выше.
с ним она забывает про все дела, суету вокзала.
он шепчет ей: «люблю тебя» и на вопрос: «мне послышалось?»
смеётся: «нет, тебе вовсе не показалось».

он хорош собой, ему едва ли дашь восемнадцать,
он смотрит в её глаза сквозь накрашенные ресницы,
с ним ей хочется скандалить и ругаться,
только чтобы потом мириться.

он улыбается так, что мурашки бегут по телу,
тихонько шепчет её такое простое имя,
он ругает её за то, что в дубак она легко оделась,
а потом целый час отогревает её пальцы своими.

он целовал её в шею, что пахла маслом ши,
усмирял её детскую ревность, спесь и ярость,
он единственный, кто умел её слушать и смешить,
а ему просто нравилось,
как она смеялась.