Любовь к человеку, не к собственным от него ожиданиям, не к своим страхам в его лице, не к своим планам на будущее и спокойную старость, а именно к человеку, редка невероятно. И ярлыков на себе не терпит.

Бывают мамы, которые любят детей, бывают дети, которые действительно любят родителей, а не свои комфортные ощущения детства или безопасности в малом возрасте, но в обоих случаях — это редкость. И любят там не потому что «мама» или «сын», а потому что любить умеют, нежность испытывая к существу, а не родственному статусу.

Я: Зачем вы приходили в церковь?
Он: Люблю. Церкви меня успокаивают. Дева Мария у вас замечательная. В некоторых соборах я б прямо жил. Знаете, вероятно, из меня вышел бы неплохой священник, есть у меня даже ощущение, что я им был. В детстве я, право, не знал, кого предпочесть — Медузу Горгону из павильона или Деву Марию из фамильной часовни. Это было огромной дилеммой, пока до меня не дошло, что можно любить обеих. И что обе по сути — одно лицо.

Если б жила, я б не правильной быть хотела, а… а вот живой. Я б не боялась признаться себе: этот человек за две встречи стал моим счастьем. Я живу встречами с ним, и без него мой мир — серость. Я б не боялась признаться тебе: вы гипнотизируете меня, господин барон, один ваш шепот выводит мои нервные окончания из строя. Я б не боялась спросить тебя там в Вероне — в чем дело? Я ясно вижу, ты не хочешь жениться, в чем дело? И могла бы то разрешить. Я б не боялась чувствовать всё, как живые чувствуют — ужас, боль, нежность, зависть.