На мартовском ветру замерзли пальцы.
Каблук, чуть скрипнув, провалился в щель.
Я приготовилась рыдать и чертыхаться
Как прочитала на стене — «Пропал кобель!»

И на листе четвертого формата
Был черный фас бедняги-кобеля
И аннотация — Я очень виновата,
Еще чуть-чуть и — загорит земля!

И далее — сто строк слезливой прозы
С уклоном в суггестив и житие
Мол, пофиг, что весной пришли морозы,
Я грею для тебя жилье свое.

Вернись! Мне некому готовить ужин,
Хотя и аппетит сошел на нет.
Есть муж, согласна, но кому он нужен,
Когда уже не мил весь белый свет.

Вчера пришла соседка тетя Люба
И рассказала, как ты тяпнул Игорька.
Вцепился хулигану прямо в губы,
Он заорал, но обошлось. Живой пока.

Потом пришел сосед дядя Сережа
Промямлил, что ты сгрыз его портфель.
Торчал в прихожей с виноватой рожей,
Пришлось отдать ему новехонькую дрель.

А дядя Стас, что звал тебя «мечтой таксидермиста»
Соврал, что ты со смотровой колодки спер,
А позже убежал настолько быстро,
Что до тебя не долетел его топор.

Вернись, сынок! Твоя седеет мама
И в безучастии обходит гаражи.
В душе такая разыгралась драма,
Как-будто в сердце всажены ножи.

Я за тебя пообещала выкуп,
Но негодяи смазали нули,
А мне, сынок, даже представить дико,
Что ты томишься в полумраке и пыли.

Исчезновение твое на месть похоже
И если мстители не пожалеют нас,
То на стене, клянусь, будут читать
Пропал дядя Сережа,
А ниже — в столбик —
Тетя Люба,
Дядя Стас.