Рассказ знакомого:
Давали как-то в ТЮЗе одного из областных центров нашей необъятной

презамечательнейший детский спектакль. Было это году в 1990 что ли…

Спектакль был веселым и легким, как раз то что надо для субботнего

утреннего сеанса. Плохо выспавшиеся после пятницы родители, зевая,

наблюдали за происходящим, в то время как дети были в восторге от незатейливого юмора комедии положений.

И был в этом спектакле совершенно простой, ничем не примечательный

эпизод. Главный герой падает в обморок, кто-то кричит «Врача! Врача!»,

прибегают медсестра и два санитара с носилками. Медсестра громко

спрашивает: «Где здесь больной?!» Ей показывают лежащего на авансцене

главного героя, после чего та достает огромный шприц (таким обычно

пробки из ушей вымывают), прикручивает к нему здоровенную иглу (острие

от фехтовальной рапиры) и вкалывает эту конструкцию внутризаднично

пострадавшему. Один из санитаров не выдерживает столь изощренных методов

терапии и сам падает в обморок, в отличие от героя, который тут же подскакивает и, вместе с другим санитаром, уносит слабака на носилках за кулисы. Все. Эпизод исчерпан. Здесь дети обычно заливались громким

смехом, а родители продолжали зевать в ожидании окончания всего этого

субботнего безобразия.

Но жизнь имеет привычку вносить свои коррективы даже в безупречную

драматургию. В ту субботу актриса Леночка, которая уже имела двухлетний

опыт инъекций главному герою, почему-то не явилась на спектакль. То ли заболела, то ли не смогла отойти после пятницы. Суть в том, что ее не было, и режиссер принял судьбоносное решение: доверить столь

ответственную роль стажеру Кате. Надо сказать, Катя в свои 17 лет

выглядела на все 25, была девушкой довольно крупной и развитой не по годам. Случись им с изящной Леночкой ночевать в одной кровати, Катя

заспала бы ее, как младенца — столь разнами были весовые категории. Но важность такого положения вещей ускользнула от режиссера, а Мельпомена,

видимо, была уже не в состоянии что-либо изменить.

Итак, спектакль начался, дети в восторге, родители зевают — все идет

своим чередом. И подходит время нашего эпизода. «Врача, врача!» —

слышится крик, на сцену выбегает Катя со шприцем и 2 санитара. Выяснив,

кто больной, Катя достает шприц и, видимо, в актерском порыве вкладывает

в инъекцию всю свою силищу. Рапира пронзает насквозь защитные накладки

под джинсами «больного» и входит ему в филейные части. Бедолага издает

сдавленный крик «Бля-а-а-а», как удав Каа, попавший хвостом в капкан, и теряет сознание. Зал замирает. Что же дальше? Санитары, не будь дураки,

быстро укладывают пострадавшего на носилки и уносят за кулисы, а Катя

стоит в ступоре, со шприцем в руках и смотрит в затихший зал.

Перепугалась она сильно и теперь не может сдвинуться с места.

И тут за кулисами приходит в себя наш в задницу раненый. Он начинает

довольно громко обсуждать ближних родственников Кати, а также выдвигать

предложения, связанные с извращенными формами сексуальных контактов, в которые рекомендует всем немедленно вступить с Катей, режиссером и самим

театром.

Это был первый спектакль, на котором ржали только родители. Чтобы

публика так хохотала, я никогда не слышал! Театр сатиры курил бамбук, по сравнению с провинциальным ТЮЗом. И когда уже кто-то из актеров

догадался увести заступоренную Катю со сцены, публика рукоплескала.

«Браво, бис!!!» — кричали восторженные зрители, но виновники сего

торжества так и не вышли на сцену. Главный герой, прихрамывая на обе

ноги, еще долго гонялся за Катей по всему театру, но так и не догнал.

А спектакль попросили перенести на вечернее время.