Его любят за то, что он ласковый и покорный; там, где его покормят — он тут же пускает корни, прорастает цветком, сладостно-бледнолицый, неотвратимо любящий помолиться каждому богу из тех, что кормят его с ладони — будет палас, значит палас, нет — отдохнём в притоне; будет обед из трёх и компот — отлично, если не будет, хватит горбуши, чтобы поесть прилично.
Его башмаки поистерты, карманы его дырявы, но что ему с этого, если в душу к нему ныряет столько красивых улиц, людей, очертаний, звуков — он нежно хранит их в себе, не страшась разлуки. Его любят за то, что он ничуть не опасен, он мягче, чем воск — он апогей согласий; и если голос внезапно дернется как курок, то просто простыл, охрип — на будущее урок.
По пальцам его, безвольным и холостым, легко угадать, как быстро угаснул пыл, как, будучи сложным, он обернулся пустым звуком, как он бессмысленно дернулся и остыл. Теперь он подушечка для иголок, уколов, укоров — такой «спустя своей воле» случайный психолог: поплачься в жилетку, ударь его, покажи свой норов — он молча всё стерпит, этот душевный онколог.