В сырой апрельский будний день,
Купая в лужах свою тень,
Шел нищий в рваном пиджаке,
Сжав трость в озябшем кулаке.
Он был седой, уже в летах,
Его терзали боль и страх.
Искал бродяга дом родной
И вдруг застыл, как соляной.
Он не узнал знакомый двор:
Вместо кустарника — забор,
Вместо лачуги — новый дом,
Царят уют и счастье в нём.
В тот миг к нему из-за угла
Хозяйка дома подошла.
Но тут же, встретив его взгляд,
Она отпрянула назад.
Узнав в ней дочь свою, старик
Щекой к ногам её приник.
И зарыдал он: «Здравствуй, дочь!
Ты не гони, родная, прочь!
Ты здесь, ты рядом наконец!
Не узнаёшь? Я — твой отец.
Тебя искал я много лет,
Познал немало горьких бед.
Я вижу, жизнь к тебе щедра,
А я не ел, не пил с утра.
Терзает холод мою плоть,
Дай мне воды горячей хоть…"
Но дочь отрезала: «Постой!
Отец? А был ли он такой?!
К чему теперь мне сердце рвать?
Ведь нас с сестрой растила мать!
Отец заглядывал в стакан,
Пускался в блуд, когда был пьян,
Кипел в крови его азарт,
Он стал рабом игральных карт
И продал всё!", — вскипела дочь, —
«А мать трудилась день и ночь,
И не смыкала глаз порой,
Чтоб прокормить меня с сестрой.
И мы росли, назло судьбе,
Но Бог забрал её к себе!
Отец лишь этому был рад,
Приютом стал нам интернат!
Но время лекарь и судья,
Всё стало на круги своя.
Нет у меня отца теперь!"
И дочь ушла, захлопнув дверь.
К шоссе, тропою напрямик,
По лужам тихо брёл старик.
Потупив в землю скорбный взгляд,
Он шел, куда глаза глядят.