Ее маленькие пальчики, так похожие на папины, казалось, еще немного и примерзнут к этой черной железной решетке, напоминающей тюремную. А противный звук, шатающихся из стороны в сторону металлических ворот, убеждал в том, что за этими воротами есть другой мир, лучше этого…, там где ты не брошен и кому-то нужен…

Она же стояла по эту сторону ворот, стояла долго, отчаянно всматриваясь в даль, в надежде увидеть такой желанный и родной силуэт…

Становилось холоднее и воспитательнице почти силой пришлось отрывать эти маленькие ручонки от злополучной решетки.

Галина Петровна (назовем ее так), женщина лет 50 в серой вязаной шапке и бордовом пальто с облезлым серым песцовым воротником, четким командным голосом приказала сменить место дислокации и идти туда, где играли все дети…

Радостные крики детей девочку очень раздражали, а хвастанье подарками только усугубляло ощущение неполноценности и одиночества, а ведь это был выходной день, и значит -они должны, они обязаны были приехать к ней…, но…

Она шла по хрустящему белому снегу, по тому, который хрустел так только в далеком детстве и каждый ее шаг, будто набат колоколов отзывался в маленьком, но очень добром сердечке. По ее щекам горячими бороздками текли жгучие слезки детской обиды и боли… К ней не пришли… совсем… никто…

Вдруг неожиданно чья-то мягкая маленькая ручка взяла ее кулачок и сказала
— К тебе не приехали? …и не дожидаясь ответа, обреченно продолжила.
—  Ко мне тоже…
Тут же ее голос сменил интонацию на более жизнеутверждающую и она, почти вскрикнув, сказала:
-А знаешь, что надо сделать? …,
— Что? — спросила младшая…
— Я знаю… продолжила первая.
— Нам надо умереть.

Что такое умереть они вряд ли понимали, но девочка, старше первой, была более «продвинутой» и озвучила свой хитрый план.
— Ты не переживай… Сказала она…
— Нам надо съесть, как можно больше конфет вместе с фантиками. Тогда будет заворот кишок и мы умрем…
Вот так со знанием дела закончила она излагать свой план.

Оставалось лишь найти много конфет, что вообщем-то не составило труда, т.к. воспитательницы, косвенно, наверное, ощущая вину за родительское «предательство», решили задобрить девочек, предложив другим детям из сострадания угостить «бедолаг» одной конфетой из полученных родительских подарков.
Так у них насобиралось довольно много разных конфет, и они стали быстро поглощать их вместе с бумажными обертками.
Сколько было съедено конфет… история умалчивает, но ритуал перешел в стадию завершения.
— Теперь надо сделать могилки и лечь туда! … Интонационно подражая воспитательнице, продолжила старшая девочка.
Они нашли укромное место за какой-то подстанцией, вырыли там из снега глубокие ямки, чтобы было не так холодно, даже придумали снежный козырек, как в детской коляске и легли в свои «могилки».

Сколько времени они там так пролежали… тоже неизвестно… Но вояж младшей из них закончился в изоляторе ангиной. Высокая температура, горечь лекарств перемешивалась с горечью предательства… Она все время ворочалась на больничной кровати и разговаривала с маленькими собачками, которые ласково подмигивали с ее теплой фланелевой пижамы, купленной любимой мамой. Только они понимали ее как никто, только они чувствовали всю глубину ее боли. «Общение» с собачками прервалось, когда дверь изолятора резко открылась, и в него вошел… родной силуэт папы.

Он протянул дочке огромный, сильно шуршащий целлофановый пакет с конфетами и мандаринами, а она, сдерживая непреодолимое желание схватить этот пакет, все-же отвернулась к стенке и с приступом слез кричала ему:
—  Уходи, уходи, я вам не нужна…

Чем закончилась эта встреча я, к сожалению, не помню… Было мне тогда лет пять, но эта травма навсегда заложила во мне кирпичек страха…, да и много других ненужных человеку кирпичиков.
Только став старше я узнала, что моя мама еще в своем послевоенном голодном детстве, заработала туберкулез легких, а когда после вторых родов болезнь обострилась, то меня необходимо было изолировать… Но эта временная мера навсегда оставила глубокий шрам в детском сердце…