Бряцают налитые стаканы,
Я к себе за стол зову не всякого.
Я зову лишь тех, чьи тараканы
Бегают с моими одинаково.

Эпоха не содержит нас в оковах,
Но связывает цепкой суетой
И сутолокой суток бестолковых
Насилует со скотской простотой.

Когда по голым душам свищет хлыст
Обмана, унижений и растления,
То жизнь сама в себе имеет смысл:
Бессмысленного, но сопротивления.

На всех осталась прошлого печать,
А те, кто были важными людьми,
Стараются обычно умолчать,
Что, в сущности, работали блядьми.

Мягчайшим расстилаются ковром,
Полны великодушия и жалости,
Любовью одержимы и добром
Убийцы, отошедшие по старости.

Обрызгивая кровью каждый лист,
История нам пишется не впрок,
И кажется порой, что Бог — садист
И нами утоляет свой порок.

Что стал я ветхий старичок,
Меня не гложет грусть,
Хотя снаружи я сморчок,
Внутри — солёный груздь.

Намного проще делается всё,
Когда пуста бутылка на столе;
Истории шальное колесо
Не пьяный ли катает по земле?

Хоть пили мы, как пить не стоит,
За это вряд ли ждёт нас кара,
И только будущий историк
Учует запах перегара.
+++
Гляжу сквозь сигаретный дым,
Гондон сменив на валидол,
И где весна и комсомол,
Где был я вечно молодым?

Найти с дерьмом контакты и ужиться
У многих выходило без труда,
Но далее — бесследно обсушиться
Уже не получалось никогда.

Чего ж теперь? Курить я бросил,
Здоровье пить не позволяет,
И вдоль души глухая осень,
Как блядь на пенсии, гуляет.

Я слабо верю в докторов
С их пересадками сердец,
И чем я более здоров,
Тем неуклонней мой конец.

В похмельные утра жестокие
Из мути душевной являлись
Мне мысли настолько глубокие,
Что тут же из виду терялись.

Когда от тепла диктатуры
Эпоха кишит саранчой,
Бумажные стены культуры
Горят или пахнут мочой.