Бог даровал мне ощущение
намного разума сильней:
во мне от жизни восхищение
острей, чем ужас перед ней.

Стало тише мое жилье,
стало меньше напитка в чаше,
это годы берут свое,
а у нас отнимают наше.

Ничем в герои не гожусь —
ни духом, ни анфасом;
и лишь одним слегка горжусь,
что крест несу с приплясом.

Сегодня исчез во мраке
ещё один, с кем не скучно;
в отличие от собаки
я выл по нему беззвучно.

Мы сразу простимся с заботами
И станем тонуть в наслаждении,
Когда мудрецы с идиотами
Сойдутся в едином суждении.

1) Зря, когда мы близких судим,
Суд безжалостен и лих,
Надо жить, прощая людям,
Наше мнение о них.

2) Я спорю искренне и честно,
Я чистой истины посредник,
И мне совсем не интересно,
Что говорит мой собеседник.

3) Нет, человек принадлежит
не государству и не службе,
а только тем, с кем он лежит
и рюмкой делится по дружбе.
… показать весь текст …

Себя от себя я усердно лечу,
живя не спеша и достойно,
я бегаю медленно, тихо кричу
и гневаюсь очень спокойно.

Есть люди (их ужасно много),
чьи жизни отданы тому,
чтоб обосрать идею Бога
своим служением Ему.

От первой до последней
нашей ноты
мы живы без иллюзий и прикрас
лишь годы,
когда любим мы кого-то,
и время,
когда кто-то любит нас.

Мы в мир приходим как в музей:
дивимся травам, звездам, лицам,
заводим жен, детей, друзей
и покидаем экспозицию.

Как жаль, что из-за гонора и лени
и холода, гордыней подогретого,
мы часто не вставали на колени
и женщину теряли из-за этого.

Сижу в гостях. Играю в этикет.
И думаю: забавная пора,
дворянской чести — выветрился след,
а барынь объявилось — до хера.

С женой мы прожили в любви,
и ничего не знал я лучшего,
теперь мольба — «Переживи!» —
понятна стала мне у Тютчева.

В Москве жил замечательный человек — Леонид Ефимович Пинский, он был литературовед, филолог, читал лекции в московском университете. В каком-то смысле он был моим Державиным. Однажды он увидел подборку моих стихов, стал их хвалить. Длилось это блаженство минуты 2−3. Я потерял бдительность, расслабился и решил поделиться радостью: «Леонид Ефимович, а у меня еще вчера сын родился». Он положил стишки, обнял меня и сказал: «Вот это настоящее бессмертие, а не то г… о, которое вы пишете».

Красоток я любил не очень, и не по скудности деньжат. Красоток даже среди ночи волнует, как они лежат.

Хотя болит изношенное тело,
Мне все-таки неслыханно везет:
Моя душа настолько очерствела,
Что совесть ее больше не грызет.

Чувствуя нутром, не глядя в лица,
пряча отношение свое,
власть боится тех, кто не боится,
и не любит любящих ее.

Умру за рубежом или в отчизне…--
с диагнозом не справятся врачи.
Я умер от злокачественной жизни,
какую с наслаждением влачил…

Покуда мы по прихотям течения
плывём к далёким пристаням конечным,
меняются и смыслы, и значения
у многого, что выглядело вечным.

Я тех люблю, что опоздали —
хотя бы раз, но навсегда —
к раздаче, к должности, к медали,
к делёжке с запахом стыда.