Началась Страстная неделя. В эти дня я часто вспоминаю детство и бабушкин домик во Львове. Почти у самого его порога росло большое абрикосовое дерево, и цветы осыпались на дорожку от двери до калитки. Пока был жив дед, он белил деревья каждый год, красил забор перед праздниками, латал крышу.
Моя бабушка была полькой-католичкой, но Пасху мы всегда праздновали православную. В детстве меня не сильно заботили эти нюансы, я не была воцерковленным ребёнком, хотя крестили меня ещё в младенчестве.
Все атрибуты праздника для меня всё-равно были дома, а не в храме. Помню, как тщательно мы укладывали пасхальные корзинки. Куличи, барашки из теста, писанки, колечки домашней колбасы, корешки хрена… Обязательно свечи и веточки букшпана (самшита). У бабушки были специальные салфетки с ручной вышивкой, которые бережно хранились в шкафу и доставались раз в год, чтобы покрыть всю эту нехитрую снедь.

Опуская само действо освящения куличей, скажу, что дух праздника (и до, и после) витал над нашей улицей неистребимо, в домах, во дворах, и касался каждого, независимо от вероисповедания. Не знаю, где как, а во Львове в эти дни люди становились ближе друг другу. Они улыбались, приветствовали и поздравляли всякого, кого встречали на улице. И всё это было очень искренне, органично и в порядке вещей. Именно эта атмосфера всеобщего подъёма и благости мне вспоминается сейчас, по прошествии времени. В детстве это было несомненным подтверждением того, что все люди — братья и сёстры.

Куличи бабушка пекла в больших железных кружках и в жестяных банках разного размера (от томатной пасты, болгарского зелёного горошка и ещё чего-то, возможно, сгущёнки). Помню, что было несколько больших куличей и целая тьма маленьких. Ими угощали соседей и друзей, а часть несли на кладбище.
И вот об этом я как раз хотела рассказать отдельно.
В воскресенье после пасхального завтрака бабушка всегда ездила на кладбище. Там были похоронены её родители, две дочери, мой дед, братик Андрейка, ещё какие-то дальние родственники.
И вот я помню, как мы собирали «гостинцы», чтобы оставить на каждой могилке по куличику, по крашенному яйцу, по свече…

Это сложно объяснить, но я попробую.
Тогда (да и потом, позже) у меня было ощущение, словно мы идём в гости.
Переступая смерть и ощущение горькой потери, бабушка шла к родственникам так, словно несла им угощение или «передачку». В том смысле, что это не выглядело, как что-то неестественное. Она вот также носила мне в больницу баночки с бульоном и паровыми котлетами. И вот также два раза в неделю она носила продукты пани Касе (старенькой вдове своего дяди).
Я хочу сказать, что тогда, в детстве, я не ощущала большой разницы между тем, живы ли эти люди, здесь ли они или уже «там». Бабушкина любовь и преданность своему роду простиралась гораздо дальше, чем кладбищенская ограда. И это вселяло уверенность, что мир проницаем. И граница, что «делит бытиё на жизнь и на иное» — довольно размыта. А значит смерть — лишь условность.
И где бы ты ни был, к тебе придут любящие и принесут куличик, писанку и веточку букшпана. А если не придут, то помянут в своих молитвах уж точно.
Сегодня моей бабушке исполнилось бы 90 лет. И я очень скучаю.
С Праздниками, бабушка, мой светлый ангел. Где бы ты ни была, ты со мной.