Я тебя обману во всём —
каждым словом и каждой буквой.
Изначально меня кляни, ненавидь или презирай,
если хочешь клеймить — клейми
роковой и продажной сукой,
нам достался с тобой в удел априори сожжённый рай…
Ни кола ему, ни двора,
ни какой-то другой зацепки —
иллюзорен до тошноты и беспочвенен…
и смешон…
Просто сердцем меня прими, как листок на весенней ветке,
что пробился в твоей душе… и от этого хорошо…
Глупый листик замёрз и сам,
и согреет кого-то вряд ли…
Он уже умирал сто раз — облетал, обнажая ствол.
В неизбежности сентябрей истончался до жухлой кальки,
и летел… и летел с высот —
неизменно в архив… под стол…
Знаешь, сколько таких листков догорело в моём камине?
Но что толку сжигать и рвать —
…если рукопись не горит?
Если наша с тобой душа, как купина неопалима
и приветствует каждый гвоздь, что к ладоням судьбой прибит.
Хочешь, будь для меня гвоздём —
так понятнее и честнее…
Ни сомнений на виражах, ни иллюзий смешных побед.
Стань суровой, тугой петлёй —
я покорно подставлю шею…
и тебе остаётся лишь выбить с нежностью табурет.
Чтобы жаркая цепкость рук и блаженство мужских объятий
мне почудились в тот же миг,
и удушьем сразил апрель…
Вероломно пришла весна резкой поступью оккупанта,
и пленит козерожью рать коронованных январей.
Да, терновый святой венец и корона — одно и то же…
Там и там — лучезарный нимб
/ только с разницей небольшой /
Деспотичная злая тварь, я кресты освящаю ложью,
чтоб распятым на них богам было проще кровить душой.
Словно в пику моим грехам
открывать в себе злую правду,
поднимаясь не над толпой, а над собственным прежним «Я»
Я тебя обману во всём нелогичным, смешным «так надо»,
лишь не много прося взамен:
чтоб и ты обманул меня…