Подъезд трёхэтажки. Холодный. Заплёваннно-пыльный.
От лампы, засиженной мухами, сеется свет.
Ах, Оленька, Олюшка… Господи, девочка, ты ли,
Недвижно застыв у окна, наблюдаешь рассвет?
За мутным стеклом — дребезжание первых трамваев,
Всплакнувшее небо, унылый пейзаж. Ни души.
Бездомная псина, что грустно дождю подвывая,
Куда-то бесцельно плетётся в промозглой тиши.
Забрать бы собаку к себе! Но сама-то не лучше:
И в доме — нет дома, увы, — ни тепла, ни любви.
Тот мир, что слепил тебя, просто впихнул в тело душу
Да выплюнул за борт. А дальше, как хочешь, плыви.
Плывёшь… Недолюблена с детства. Никем не пригрета.
Семья — вечно пьяная мать. В день бутылка — шутя.
Душа для того, чтоб терзаться: а правда ли это,
Что мать — это та, кто не бросит родное дитя?
Забитая, бледная… Что там помада и пудра —
Совсем ещё девочка полных тринадцати лет.
Глядишь, как в окне, несмотря на неласковость утра,
Вовсю разливается трепетный, нежный рассвет.
И что-то внутри зарождается — тихо и хрупко, —
Пусть мир ненадёжен, непрочен, как тонкая нить.
Ах, Олюшка, Оля… Короткая, в складочку, юбка…
Ты всё-таки веришь, что сможешь его изменить.