Он болтался по миру босым и счастливым,
Рисовал на руках перевернутых птиц,
Собирал из разбросанных жизней мотивы,
Был растрепан ветрами, был тих, бледнолиц.
Что-то страстно шептал, что-то мерил словами,
Щедро душу кромсал и дарил по кускам,
Ну, конечно же, нам, проходя между нами,
И, конечно, другим, проходя по векам.
Он болтался пешком по рукам, по вокзалам,
То случайная жизнь, то случайный расстрел.
Только времени вот никогда не хватало.
Каждый что-то кричал. Каждый что-то хотел.
Безусловно, для блага, а как же иначе.
Безусловно, ему, не себе, не себе.
Время билось, текло, становилось прозрачным,
Время кончилось. Резко. На срыве. В мольбе.
Его время застыло, свалялось в перину,
Оголилось нутром, превратилось в свинец,
Развалилось на атомы, стало единым,
Зашипело началом, сжирая конец.
Стало ватой, запахло травой и озоном,
Потекло молоком из душевных прорех,
Молоком, кипятком, кислотой, ацетоном.
И теперь его времени хватит на всех.