Сорок первый год.
Маленький Город был наполовину еврейским, многие успели уйти.
Не все.
В начале осени дед обнаружил в сарае двух прятавшихся под верстаком детей.
Известно, чьи, в Маленьком Городе все друг друга знали, отец беларус, мать еврейка.
Отец в армии, мать пошла менять одежду на еду и не вернулась.
Детей перенесли в подпол, ночью, чтоб никто не увидел, не донёс.
Не знаю, как известили родственников отца, но через пару недель из дальней деревни приехал дядька, как у нас говорили, «на канi».
Детей обмазали чем-то, чтоб лица опухли, чтоб выглядели больными.
В Маленьком Городе трудно было что-то скрыть, и перед самым отъездом пришла одна соседка, принесла бутыль самогона, откупиться, если остановят, и вторая — шесть яиц и пуховый платок.

Я вспомнила обрывки этих разговоров, когда подросла, школу заканчивала.
Спросила у бабушки, что стало с детишками.
Ту деревню сожгли в сорок третьем, но люди успели уйти, куда — неизвестно, назад после войны не вернулись.

Тогда мне казалось — а как иначе, иначе и быть не должно, пригреть, спасти.
Сейчас ставлю себя на их место и понимаю, как непросто, как страшно решиться, зная, какой может быть расплата.
У бабушки с дедом были трое своих детей, девочки 11, 14 и 16 лет.
Младшая — моя мама.

Мы думаем, что живём на огромной планете.
А на самом деле, эта планета — всего лишь Маленький Город.
И ежели что случится с нами или нашими детьми, дай бог, чтоб нашлись такие Дуня с Николаем и соседка Марыля, что принесла первач, и вторая, с пуховым платком, имя которой я забыла.
И неважно, кто кого любит, не любит или вообще терпеть не может.