Ты снова думаешь о нём,
Мурашки… словно ток по проводу,
И адрес есть, и телефон,
И лишь для встречи нету повода.

Я ночью Ангела обидел, сказав, что он совсем не мой…
«Ведь ты чужой, совсем невинный, всё уходи — лети домой»!
Поймав крылом свою слезинку, он с грустью на меня глядел.
Затем и вовсе разрыдался, расправил крылья и взлетел…
Он покружил… совсем немного, и скрылся в темноте ночной.
А мне вдруг стало очень больно… вернись ко мне — о Ангел мой!

Подавлена? Да ладно тебе, брось
Меня расправит время или чьи-то руки.
Мечталось? Да, вот только не сбылось.
Он был хорош, как сын той самой суки.
И мне бы позабыть, измять и наплевать
Не чувствовать, не знать, не прогибаться,
Но не мертветь и взяв за рукоять,
Рассечь, рвануть, оскалиться, не сдаться.
Подавлена, но ток по позвонкам,
Мне не даёт согнуть от боли спину.
Весна придет и станет пополам,
А там глядишь дойдёт до четвертины…

Сойти с ума, но осень пережить, —
С тяжелым помутнением рассудка.
И чашу одиночества испить,
Доверившись лихому промежутку.

Себя почти не слышать, но внимать:
Как лес затих, как листья выцветают.
Себя почти не помнить, но понять:
Что души никогда не умирают.

Что всё проходит. Будет только снег, —
Из года в год очерчивать равнину.
Что этот снег, как близкий человек, —
Твоим бывает лишь наполовину.

И в доме места не было двоим,
И кто-то третий в узеньком проходе:
Еще едва был взглядом различим,
Как лампы тень, на выцветшем комоде.

Пространство настороженно к нему,
Тянулось обездвиженной стеною.
И что-то неподвластное уму, —
Взрастало между мною и тобою.

Как будто грани толстого стекла,
Твой голос обрекли на вымирание.
И вымели из каждого угла, —
Последнее, незримое прощание.