Блуждая в неразгаданности рун, что облаком неясным проплывают, мой Город просыпается к утру, распахнутыми окнами зевая. И полусонно путая Века, не ждёт ни возражений, ни оваций…
А я его невыживший Икар, пытавшийся от будней оторваться. От счастья окрылен и невесом, наивный рыцарь всех ее велений, я был Любовью поднят до высот. И ею же сожжен. Без сожалений.
И не сторонник искренних бесед, ни в скверах, ни в интиме тёмных комнат, я воплотился в Городе, как все, которые давно уже не помнят ни небо, ни свободу, ни размах и трепетный восторг перед полетом. Они так одиноки, как Зима, застывшая в их сердце гололедом. Как будто бы открыты: «Вот тропа, ведущая в Чертог ко мне. Вот лыжи». Но каждый поскользнувшийся — пропал. Поскольку в этом холоде не выжить.
И в Городе Ашанов и Икей, мой телефон, меня опережая, привычно отвечает :"все о’кей", ни истины, ни глаз не отражая. И это — как невинная игра, в которой все как будто бы на равных. А я боюсь попробовать не врать, открыв незаживающие раны. И сделать шаг в спешащую толпу, такую равнодушную до боли. И ранами попробовать на вкус огонь на них рассыпавшейся соли. И вспомнить все. И больше не простить. Поскольку каждый выживший — случаен. И я спешу куда-нибудь уйти, опять «о'кей» кому — то отвечая.
А Город — колыбель моих Миров, мостами словно держит на весу их. То голубя подсунет мне перо, то образ мой витринами рисует. И кажется — он вовсе не скорбит, ни радости не чувствует, ни боли. Но Ангела, что был во мне убит,
он выходил …
и выпустил на волю…