Ты садишься в метро и плачешь: «Да что ж такое?
Почему она не оставит меня в покое?
Неужели её не тошнит от дешёвых драм?»
А она, как и прежде, на слёзы плевать хотела.
Достаёт свой любимый скальпель, втыкает в тело,
Деловито вскрывая недавно заживший шрам.
Под одеждой — отметины, ссадины, россыпь скважин,
Из тебя вытекает не кровь и не лимфа даже,
А глухая тоска и жалость к самой себе,
Кислотой выжигая узоры, пятная кожу.
Надоело? Знаешь, и ей надоело тоже —
Эта вечная бледность и трещина на губе,
Неживые игрушки, засохшие насмерть краски,
По утрам — усталость, как будто ложилась в каске,
Отраженье всмятку. Полдень седьмого дня.
У тебя же — помнишь? — звенело, дрожало, пело,
Барабаня в венах, где нынче — остывший пепел,
Так какого чёрта ты прячешься от огня?
Подожди, вот она отвернётся, пожмёт плечами,
Аккуратно поставит кружку с зелёным чаем
И уедет ночным в Петропавловск, а, может, в Тверь.
Ты, конечно, продержишься сутки-другие-месяц,
Притворяясь, что камень внутри ничего не весит…
Извини, я не знаю, куда ей звонить теперь.