Дочка
На часах 23.00. заглядываю к ней в комнату. Она лежит в кровати, уже в ночнушке, умытая, свежая, глаза горят — читает.
— Света, выключаю свет, спать. Завтра в школу.
— Хорошо, мам. Cпокойной ночи.
Откладывает книжку, закутывается в одеяло. Моя дочка Света. Мой Светлячок. Всегда отзывчивая, послушная. Только иногда упрямится. Например, когда музыкой занимаемся. Сидит за фортепьянами такая мамзель, первый раз сыграла — ошибка, второй — ошибка. А на третий и губы дует, и ноги чещутся, и пальцы корявые не слушаются.
— У меня не получается! Я не могуууу!
— А ты остановись, вдохни-выдохни, потряси вот так руками, дай себе отдохнуть.
— Нннет, я сыграть не могу! Не могу и все тут!
— Говорю же тебе, посиди просто так, успокойся…
— Как я могу успокоиться, у меня уже голова болит!
— Давай ты сейчас посидишь ровно, посчитаешь до пятидесяти, потом сыграешь только вот этот кусочек и все, давай?
— Я не могуууу!
-А я сказала — сядь ровно, успокойся, досчитай до пятидесяти и потом спокойно играй. Медленно, спокойно, ясно? Садись и считай.
Сидит, считает. Потом играет. Без ошибок. Высота взята, теперь надо закрепить. Набираюсь терпения…
Дочь начала заниматься музыкой с шести лет. Мы выбирали инструмент, ходили знакомиться с преподавателями в музыкальную школу, после прослушивания пошли отпраздновать в кафе.
— Мам, а можно мне тоже кофе?
-Нет, Светлячок, тебе пока только чай. Маленьким детям можно только какао, и то с утра. — трогаю пальцем ее нос, и она смешно морщится в ответ.
— Тогда я хочу еще блинчики с фруктами, можно? Я очень люблю блинчики! Пожалуйста-пожалуйста, мам!
Беру блинчики. Моя маленькая барышня старательно ковыряет их ножом и вилкой — она же приличная девушка, пусть и маленькая. Оттопытивает мизинчик, запихивает отрезанный блин в рот и улыбается мне, счастливо тараща глаза.
Маленькие неловкие ручки… Когда ей было 3 года и она придумала, что у нас в шкафу живет снежный человек, я укладывала ее спать с собой на диван. Она прижималась ко мне, неловко тыкалась головой, я целовала гладкий лобик, и она затихала у меня под боком, доверчиво обнимая пухлой ручкой. А я тихонько гладила эту ручку и напевала:
— Что стоишь, качаясь, тонкая рябина…
За окном темно, я пою все тише, прислушиваюсь к дочуркиному дыханию. Горячее тельце рядом со мной затихло, не шевелится — заснула?
— Мамочка, а у тебя не болит горлышко?
— Нет, не болит, моя сладкая.
— Тогда спей мне еще про коней.
Я улыбаюсь этой лингвистической незрелости, глажу ручку снова:
— Правильно говорить «спой».
— Спой.
И я послушно полушепчу-полупою:
— Ходят кони над рекою…
Я пела для своей Светы даже в родильном отделении. Пока не донимали схватки, тихонько гладила живот и мурчала «Старый клен» или «За печкою поет сверчок». Я очень нежно относилась к своему животу. Бережно несла его на последних неделях беременности, отворачиваясь и задерживая дыхание, когда рядом проходил курящий. Строго следила, что и как ем, отказалась от кофе…
Я вдавила недокуренную сигарету в блюдце. Кофе давно остыл, но мне не хочется вставать и делать свежий. Передо мной на столе лежит справка.
— А что вы хотели? Столько абортов, да еще с такого возраста. Раньше надо было думать.
И злые глаза этой тетки в белом халате. Не будет у меня никогда Светки. Доченьки. Моего Светлячка. Тянусь за новой сигаретой. Теперь-то уже все равно.