Я — забытая уличная игрушка. Не одна, а целая куча: плюшевый медвежонок с оторванным ухом, пластиковый солдатик без ноги, резиновый мяч с проколом и грязная кукла с одним глазом. Нас подобрали с улицы, когда-то, кто-то. Засунули в тёмную, пыльную кладовку, в дальний угол, под груду старых вещей. Мой мир — это полумрак, запахи сырости и нафталина, шорох мышей в углах и бесконечное ожидание того, что кто-то когда-нибудь откроет эту дверь. Мы — безмолвные свидетели давно ушедших игр, потерянных детских радостей и запылённых мечтаний.

Когда-то мы были центром чьей-то вселенной. Нас обнимали, бросали, запускали в полёт, шептали нам секреты. Мой мир был миром игры, воображения, тепла маленьких рук. Я был любим, нужен, важен. Я видел сияющие детские глаза, слышал звонкий смех.

Мы видели мир глазами детской радости. Это мир, где каждый день — приключение, где нет границ для фантазии, где всё возможно. Мир, где мы были живыми, говорящими, переживающими существами.

Но потом что-то пошло не так. Мы сломались, испачкались, надоели. Нас выбросили на улицу. Ненадолго. А потом подобрали, но не для игры. Для хранения. Или, точнее, для забвения.

И вот мы здесь, в кладовке. Наш мир — это бесконечная темнота, нарушаемая лишь редкими лучами света, пробивающимися из-под двери. Мы слышим приглушённые звуки из внешнего мира: шаги, голоса, смех. Они доносятся до нас как далёкие отголоски другой жизни, той, которая продолжается без нас.

Мы видели, как пыль оседает на наших когда-то ярких поверхностях, как нитки расползаются, как пластик трескается от старости. Мы чувствуем, как время медленно, но верно забирает последние следы нашего былого величия.

Мы — забытые уличные игрушки. Мы храним в себе эхо детских голосов, отпечатки маленьких пальцев, тепло давно ушедших объятий. Наши истории не закончены, они просто поставлены на паузу.

Однажды, когда в кладовку, казалось, проникла полная тишина, из-за двери донеслись звуки. Они были громче обычного, тревожнее. Мы прислушались всем своим сломанным существом.
 — Девушка, а можно с Вами познакомиться? — донёсся до нас голос мужчины. Он был резким, неприятным, и я, плюшевый медвежонок, почувствовал, как во мне что-то сжалось от этого тона.
Мои оторванные уши, казалось, напряглись. В кладовке стало ещё темнее от предчувствия. — Ты что? Никогда! Руку из-под юбки убери! Ааааааа? — крик девушки, пронзительный, полный ужаса и ярости, заставил нас всех содрогнуться. Он был таким острым, таким живым, что даже через толстую дверь и слои старой одежды мы ощутили его физически, как удар.

Наш мир, мир запертых игрушек, вдруг наполнился реальной, человеческой болью. Мы, которые привыкли быть свидетелями вымышленных драм, вдруг оказались в центре настоящей. Мы хотели бы закричать в ответ, мы хотели бы, чтобы кто-то пришёл, открыл дверь и помог. Но мы были лишь забытыми игрушками. Мы могли только слушать, только чувствовать, только хранить это эхо.

Мы слышали, как шаги удаляются, как дверь хлопает. А потом наступила тишина. Обычная тишина кладовки, но теперь она была иной. Она была пропитана этим криком, этим страхом. Мы, забытые игрушки, поняли, что мир людей, даже за пределами нашей пыльной тюрьмы, полон не только игр и радостей, но и боли, и угроз. И что даже самые счастливые истории могут внезапно закончиться таким криком.

Я — забытый уличный плюшевый медвежонок. И я продолжаю лежать здесь, в темноте, среди своих сломанных собратьев. Мы ждём. Ждём, что кто-то вспомнит о нас, откроет дверь, вынесет нас на свет. Ждём, что наши истории будут продолжены, или хотя бы закончены достойно. Потому что даже самые старые и забытые игрушки всё ещё хранят в себе надежду на тепло, на свет, на то, что их когда-нибудь снова возьмут в руки. И мы будем помнить этот крик — как напоминание о том, что даже в самых тёмных углах мира человеческие чувства всегда остаются живыми. — Девушка, а можно с Вами познакомиться? — переспросил молодой человек. — А я что, уличная игрушка? — засмеялась девушка. — Да нет, я тоже игрушка! Я сам игрушка! — засмеялся молодой человек.
И девушка стала играться с молодым человеком.