Юстиц-Антинина
Рассказ

Бюллетень — не отпуск, но и не каторга. Остеохондроз, как ни странно, оказался моим билетом в мир, где время течёт иначе: медленно, вязко, с привкусом канцелярской пыли. Решив не терять даром эти часы, я направился в областной суд — знакомиться с материалами дела о восстановлении на работе. Повод был уважительный: апелляция ответчика.

Секретарша приёмной, не поднимая глаз от монитора, махнула рукой:
 — К Фемининову. Он разрешит.

Н. М. Фемининов, член суда, не стал утруждать себя личным присутствием. По телефону дал указание своей помощнице: допустить меня к делу. Так я оказался в кабинете, где царила она — Антонина.

Она была слегка полновата, с вычурным вкусом: длинные шорты, притворяющиеся юбкой, и блузка цвета «непонятно какого». Достав из сейфа дело, она вручила его мне с видом, будто передавала не документы, а семейную реликвию.

Я приступил к изучению, делая выписки. Время шло, а я всё сидел. Антонина начала нервничать. Я мешал ей — не физически, а просто фактом своего присутствия.
 — Даже адвокаты не знакомятся с делом так скрупулёзно, — заметила она, не скрывая раздражения.
 — Я не адвокат. Я — заинтересованное лицо, — ответил я, не отрываясь от бумаг.

Мы разговорились. Она назвала своё имя — Антонина. Но фамилию сообщать отказалась.
 — Вы очень любопытны, — сказала она с лёгкой усмешкой, в которой было больше защиты, чем кокетства.

В кабинет вошёл пожилой судебный работник — седовласый, худощавый, с лицом, на котором усталость давно сменилась равнодушием.
 — Тонечка, дайте, пожалуйста, дело о Ляхе из Шостки. Восемьдесят шестая статья.

Он листал дело стоя, у её стола. Я, воспользовавшись моментом, спросил:
 — Лях из Мироновки?
 — Да где их только нет, этих Ляхов, — ответил он добродушно.
 — В Мироновке возле Шостки половина жителей — Ляхи. Так что он натворил? Хулиганство?
 — Нет, хищение, — сказал он, возвращая дело.

Через некоторое время он вернулся, пропустив вперёд даму бальзаковского возраста — немного полную, с прической «как у учительницы» и выражением лица «я всё понимаю, но молчу».
 — Тонечка, разрешите у вас раздеть эту женщину?

Антонина наклонилась над столом, скрывая смех. Я не удержался:
 — Что, стриптиз?
 — От этих мужчин ничего другого не дождёшься, — улыбнулась дама, бросив на меня взгляд с оттенком театральной усталости.
 — ХЮИ заканчивали? — спросил я.
 — Как это?
 — Ну, Харьковский юридический институт. А я — ЛТЭИ.
 — Нет, Львовский университет, — ответила она, растягивая слова, будто вспоминала вкус студенческих лет.
 — О, пани… — подвёл я итог знакомства.

Седой судейский молча вышел. Дама — за ним.

Я попытался продолжить разговор с Антониной, но она отвечала односложно:
 — Вы очень любопытны.
 — А как называется ваша юбка?
 — Это не юбка. А как называется — не знаю.
 — Так вас зовут Антонина или Антинина?

Молчание.
 — «Анти» — значит «против», — пояснил я, глядя в бумаги.

Она ничего не ответила. Я вернул дело и вышел в приёмную.

Там сидела другая секретарша — юная, с глазами, в которых ещё не поселилась усталость.
 — Какая фамилия у вашей подружки?
 — Она мне как-то странно ответила: Юстиц-Антинина.
 — Неужели так сказала?
 — Точно не помню, но мне так послышалось.
 — Вы уже закончили ХЮИ?
 — Ещё учусь. На третьем курсе. Но не в ХЮИ — в ХЮА. С 1991 года институт стал академией.
 — А кто у вас заканчивал Львовский университет?
 — Таких нет. Все — Харьковский.
 — И чему вас учат? Юстиция — это что?
 — Правосудие.
 — Какое ещё правосудие? Юстин — справедливость.

Она замолчала. Я тоже. В этом суде, похоже, справедливость — факультатив.