Он не остановился. Никогда не останавливается. Станция «Тихая Глушь» — название, выцветшее на жестяной табличке до состояния призрачной иронии — была лишь миражом на его пути, пятном ржавого цвета, промелькнувшим в окне.

Сначала — гул. Не звук, а давление. Грудь сжало, будто кто-то огромный неосторожно вздохнул в твою сторону. Потом — свет. Не луч, а взрыв. Ослепительные ножи фар вспороли предрассветную муть, выхватив из небытия мокрые шпалы, кричащую желтую полосу перрона, лицо старухи в платке (ее ли? Может, столб? Мгновение слишком коротко для опознания). И сам он — не поезд, а воплощенное против. Стальная стрела, выплюнутая одним миром, чтобы пронзить другой, не задев наше промежуточное нигде. Вагоны — не вагоны, а слипшиеся тени, мелькающие кадры чужого кино: угол книги на подоконнике (Достоевский? Детектив?), очертание руки, подносящей ко лбу чашку (дрожит ли она от скорости или от мысли?), мерцающий экран телефона в темноте купе — крошечные маячки чужих жизней, плывущих в ином потоке.

Рев. Настоящий, животный, рвущий тишину в клочья. Не гудок — это был вопль металла, раздираемого трением о само Время. Он ворвался в уши, в кости, в подкорку, заставив сердце бешено забиться в такт стуку колес по стыкам — та-та-та-та-ТАМ! — казенный ритм неумолимости.

И ветер. О, этот ветер! Не воздух, движимый массой, а послевкусие скорости. Он налетел, когда хвостовой вагон уже скрылся за поворотом, как пинок вслед. Пыль, опавшие листья, газетный обрывок с кричащим заголовком — все взметнулось в безумном хороводе, закрутилось в вихре отчаяния и пустоты. Он бил по лицу, залеплял глаза, воровал дыхание — последний, презрительный жест уходящего гиганта.

Тишина, вернувшаяся, была уже иной. Глухой. Звенящей. Насыщенной эхом того, чего уже нет. Воздух висел тяжело, как пропитанная свинцом вата. Перрон был пуст. Старуха (или столб?) растворилась. Остались лишь колебания рельсов под ногами — смутная память о пронесшемся землетрясении. И запах — едкий коктейль из озона, раскаленного металла и… чего-то еще. Пыли веков? Растерзанного пространства? Одиночества, внезапно материализовавшегося в ледяную точку между лопаток.

Стоял. Слушал это звенящее ничто. В ушах все еще гудело, но теперь это был гул собственной пустоты, резонирующей с пустотой мира. Поезд унес не только пассажиров. Он унес миг. Возможность. Иллюзию связи. Он был вспышкой чужого движения в застывшем болоте бытия, напоминанием, что где-то там, за горизонтом, жизнь мчится по рельсам расписания, не ведая о «Тихой Глуши», не нуждаясь в ее тишине.

В кармане зазвонил телефон. Звонок из того другого мира? Или просто будильник? Неважно. Звук был плоским, искусственным, лишенным смысла в этой новой, оглушенной реальности. Он не ответил. Просто смотрел на рельсы, уходящие в серую даль туда, где скрылся поезд. В них, в этих холодных полосах стали, таилась теперь единственная непреложная истина: движение вечно, остановка — иллюзия. А станции без остановок — лишь пунктирные линии на карте одиночества, где дует сквозняк из вечности. И ты стоишь на этом ветру, пыльный, оглушенный, с газетным обрывком чужих новостей в руке — единственным трофеем от пронесшейся мимо жизни.