Меня вкрутили в марте, когда асфальт пах снежной кашей и солью. С тех пор считаю шаги: триста семьдесят два до перекрестка, где треснувший люк жадно глотает дождь. По понедельникам ко мне притирается пьяница в клетчатом шарфе — греет ладони о мой бок, шепчет про долги и жену. Его дыхание оставляет на стали мутные острова, а к утру они исчезают, как сны.
В полночь люблю следить за муравьями: они ползут по шее моей, копошатся в швах, будто ищут выключатель. Один раз девушка в кедах оставила подо мной розовый зонт. Он три дня трепетал на ветру, как медуза в луже, пока дворник не швырнул его в бак с этикеткой «металлолом».
Иногда фонарь напротив мигает азбукой Морзе — хвастается, что видел, как ворона уронила ворованный браслет в водосточную трубу. Я не отвечаю. Моя обязанность — светить ровно, без дрожи, даже когда ливень превращает мир в аквариум, а лучи — в струны.
Сегодня сменили лампу. Старую, что треснула от мороза, вынули как зуб. Новая горит холоднее, но дольше. Теперь я вижу, как трещина в тротуаре медленно пьет лунный свет, и понимаю: это не разлом, а река. В ней тонут крошки гранита, окурки, тени прохожих. А я просто мост между тем, что было вчера, и тем, что станет завтра.
Утром придут маляры — закрасят граффити на моем основании. Кто-то снова напишет «Лера + Дима», и цикл замкнется. До тех пор считаю шаги. Триста семьдесят два.