Стекло теплицы треснуло по шву, будто мороз вывел карту забытых рек. Марфа Ивановна собирала осколки в фартук, шепча цифры: «Сорок восемь, сорок девять…» — так считал покойный муж, чиня крышу. Теперь цифры висели в воздухе, растворяясь в дыхании ноября.
— Бабушка, тут приказ от города! — Мальчишка в рваных кедах швырнул на скамейку конверт. — Говорят, снос.
Она не подняла глаз:
— Сначала помоги собрать свет.
Он морщился, подбирая стекла, каждое — лужа солнца. Вдруг спросил:
— Зачем тебе эта развалюха?
— Твой дед говорил, стекло помнит тепло. Даже если его разбить.
В сумерках, когда мальчик ушел, Марфа открыла конверт. Бумага пахла чужими духами. «Собственность переходит…» — но она уже не читала, доставая из кармана семена: мак, васильки, то, что прорастет сквозь трещины. Посадила меж осколками, будто хоронила письмена в свинцовой земле.
*Память: зима 1972-го. Муж вбивает первый колышек. «Здесь будет рай, Марфа. Огурцы зимой!» Смеется, пар от слов — как дым из пещеры времён. Теперь дым стелился над свалкой за холмом, где город хоронил пластик.*
Утром мальчик вернулся с жестяной коробкой:
— Это тебе. Батя сказал, дед твой такие любил.
Внутри — горсть вишнёвых косточек.
— Сажать будем?
— Они прорастут через стекло, — она улыбнулась впервые за год. — Как глаза, что смотрят сквозь землю.