Сколько раз говорил ей отец: уходи — уходя, пусть пустые слова на прощание тебя не заденут. Но она верит в глупые волны, что бьются о стену, оставаясь дождём на больших городских площадях. Оставаясь разводами соли на белом листе. Фонари не горят. Хмурый голубь спешит по карнизу. Она слышит единственный голос откуда-то снизу, на такой незнакомой, далёкой, чужой частоте:
нам нельзя не любить ни сейчас, ни под новой луной. Нам нельзя воевать. Разве море сражается с морем? Научилась писать? Хорошо. Напиши на заборе — разве Тихий с досадой идёт на Индийский войной? Это блюз разноцветных домов и отчаянных крыш. Это книги, которые мамы нам в детстве читали. Это острое чувство прекрасного, Питер и Таллин. Это песня кита про кота (восхитительно-рыж).

Сколько раз говорила ей мать: уходя — уходи. Притяжение штука коварная, держит надёжно. А она маяки расставляет на карте дорожной. Чтобы что? Чтоб рыбацкие лодки не сбились с пути. Это старый Нептун открывает болтающий чат. Это труппа гимнастов спешит, хохоча, по канату. И окошко похоже на маленький иллюминатор, пахнет йодом, тревожит отливом и склянки звучат. А ведь да, говорили — смирись, здесь не надо чудес. Здесь не просто не надо чудес — здесь чудес не бывает. При удачном раскладе становятся мачтами сваи, узел вяжет манагер, восток превращается в вест. Это сразу в игру с козырей, ну крестей или пик. Это — встретить своих или выстоять в яростной качке. А вообще, извини, я, весьма неумелый рассказчик, в долгом поиске тем упираюсь в шаблонный тупик. В вечном поиске слов проживаю которую жизнь. Рассказать, как дела? Как обычно, ни шатко, ни валко.

Но смотрю на тебя — и по-прежнему вижу русалку. И такой начинается праздник, что только держись.