В углу за занавеской плакал дождь,
рыдал на крик,
так горек был и жалок,
что я к нему в объятья побежала,
и он ко мне беспомощно приник.
Он говорил невнятно, невпопад,
то тише, то сильней, то запинаясь,
что виноват, ужасно виноват…
Я слушала его, щекой касаясь,
шептала: Успокойся! Не реви!
Такая боль знакома мне, знакома.
Укус вины — и хоть беги из дома,
и все стихи на свете разорви!
Пустое всё. Ну в чём твоя вина?
Что небо застят грозовые тучи,
а ты зовёшь, лелея каждый случай,
ту, что в тебя совсем не влюблена?
Но ты надеешься, что рыжий листопад
её цыганской страстью обернётся?
Послушай, ты ни в чём не виноват!
А плакать — плачь!
Пусть боль наружу рвётся…
Я не сержусь, что капли на лице,
что мокрый ветер, лужи под ногами.
Любви неразделённой оригами
давно в моём заключено кольце…