Я растил Аньку один. Её блудная мамаша, — танцовщица, — шесть лет назад влюбилась в своего коллегу и уехала с ним в Париж. Дочери нашей тогда едва исполнилось семь лет.
— Поди, полюбуйся на свою оторву. Опять она с хулиганьём каким-то. Всю детскую площадку уже загадили.
Соседка была как всегда красноречива.
— Попересажать бы их всех к чертям собачьим. С т, а л и н, а на вас нет!
— Насколько я помню, Зинаида Викторовна, вы его тоже не застали. Или было?
— Ах ты!
Я нырял в свою квартиру и игнорировал вопли соседки в подъезде и её звонки в нашу дверь. Отходил к окну, всматривался в темноту, приоткрывал створку. С улицы доносилось бряцание гитары и нестройное пение, изредка прерывающееся на хохот. Я доверял своей дочери, но соседка действовала на нервы. Вытаскивал мобильник, набирал абоненту «Умница моя».
— Да, пап!
— Долго ещё гулять собираешься?
— А что такое?
— Иди домой и покажи мне дневник!
Анька хмыкала и говорила:
— Ты меня до одиннадцати отпустил, помнишь? Дневник на столе, посмотри сам. Привет Зинаиде.
Какие у меня могли быть к Аньке вопросы? В дневнике, в ряд и столбиком, стояли одни пятерки. Дома было чисто. Дочь даже научилась готовить. Поначалу всё было комом, но она купила на сэкономленные карманные деньги кулинарную книгу, кажется «Миллион меню», и по выходным с утра училась стряпать. Вечером её ждали друзья, а день Аня посвящала дому.
— Почему ты с ними дружишь? Зинаида говорит, они хулиганы.
Анька вздыхала и обстоятельно объясняла мне, как тупому:
— Мы просто все неблагополучные — по этому признаку подобрались. Ну… из неполных семей, в смысле. Это нас и объединило. Никто из нас не виноват, что у нас такие отцы-матери безответственные. А хулиганство-то в чём? Мы на гитаре учимся играть, на турнике подтягиваемся. Не курим, не пьём.
— Зинаида говорит, мусорите вы.
— Ой, слушай больше эту дуру старую!
— Аня! Она взрослый человек. Нельзя так говорить.
— Нельзя про умных. А про неё если правда, то чего нельзя-то?
— Ань, ну почему ты просто не дружишь со своими одноклассницами, как все нормальные дети?
Анька смешно морщила нос и говорила:
— Скучно мне, как все. И, пап, ну мы правда ничего плохого не делаем! Ты же меня знаешь.
Я её знал. Но меня смущал Анькин возраст. Всё-таки девочка-подросток. Сегодня не пьёт-не курит, а завтра — кто её знает?
Почему Анютка в телефоне была записана, как умница моя? Вот потому и была. Рано осталась без матери и ей пришлось повзрослеть. Учёба давалась ей легко, Аня была очень способной. С бытом она по мере взросления тоже разобралась. Анька чувствовала свою взрослость и ответственность, и это ей нравилось. Про мать она никогда не спрашивала. С того самого дня, как Наташа, смущаясь, сбивчиво пыталась объяснить своей дочери какую-то муру про «творческую личность», «вдохновение» и «поиск творца». Пряча за высокими фразами свою легкомысленную, мягко говоря, натуру. О том, что я, дурак, вообще женился на ней, я тоже не любил вспоминать. Так и не говорили мы с Анькой про её блудную мамашу.
Однажды я попробовал устроить свою личную жизнь со сметчицей из нашей компании. Она была тридцатилетней, одинокой, женщиной приятной полноты. То, что у меня ребенок, её не смущало. Отправив Аню кое-как на выходные к бабушке, — ездить туда дочь не любила, потому, что моя мама её начинала жалеть, — я наконец-то привёл Иру к нам домой.
— Какая твоя дочка молодец! — похвалила она наш порядок. — Чувствуется женская рука. Сколько ей?
— Четырнадцать уже.
— А сколько было, когда жена от тебя ушла?
— Семь лет назад. Да ну! Не хочу вспоминать. Иди ко мне…
Ира волновалась, примет её Аня, или нет. Я надеялся на то, что примет. Дочери надоело торчать у бабушки, и она отправилась домой. Мать звонила мне, хотела предупредить, но телефон я благополучно забыл в кармане куртки и из комнаты не слышал. Ира что-то там стирала, готовила, мыла, а я смотрел по телеку спорт. Громко. Чуть с дивана не свалился, когда в комнате нарисовалось моё чадо, покосилось на Иру, напевающую что-то в кухне. Аня взяла пульт, сделала потише, и громогласно спросила:
— А что у нас за красные парашюты сушатся на балконе?
Ира очень обиделась и больше не приходила. Мы ещё какое-то время встречались у неё, а потом всё сошло на нет.
— Ты порушила мою личную жизнь! — говорил я Аньке с пафосным сарказмом.
— Пап, ну зачем тебе жена, которая трусы на балкон вывешивает?! И вообще, все они одинаковые. Поматросят и бросят. А я никогда тебя не брошу!
Мы смеялись. Нам и правда было хорошо вдвоём. А личную жизнь можно иметь и вне дома. Без фанатизма — чего, обязательно жениться, что ли?
Как-то раз, — Аньке было уже шестнадцать, — в дверь позвонили с утра пораньше. Я пил кофе в кухне, Анька в пижаме выползла полусонная из туалета и махнула на меня:
— Завтракай спокойно. Я открою.
Я вернулся в кухню, но даже кружку взять не успел. Из коридора послышалось какое-то воркование, которое оборвал Анькин жёсткий возглас:
— Стоп! Хватит. Помолчите минуту.
Затем она вошла в кухню и сказала, глядя куда-то сквозь меня:
— Это к тебе.
И ушла в свою комнату. Закрылась там. Я вышел в коридор и обнаружил Наташку, которая затаскивала в квартиру огромный чемодан.
— Привет, Серёня. Я говорю, Анька-то как выросла! Просто невеста уже. Да помоги же ты мне, не стой столбом.
Из своей квартиры выглянула Зинаида, открыла было рот, да снова закрыла. Посмотрела на меня с невероятным сочувствием.
— Здрассти, Зинаида Викторовна. — поздоровалась Наташа.
Соседка сплюнула и закрыла дверь.
— Тебе чего надо тут? — хрипло спросил я.
— Серёнь, ты чего? Я ж только с самолёта. — растерялась Наташка. — Я подарки привезла.
Я молчал.
— А… а куда мне?
Я развернулся и пошёл в кухню. Допивать кофе. В голове был сумбур, в глазах туман, в ушах какой-то гул. Наташка почти не изменилась за эти девять лет. Зачем она тут?
Видимо, ей удалось наконец затащить внутрь свой скарб, она прямо в обуви прошла в кухню. А Анька вчера мыла полы.
— Серёж, чего такое-то? Не рады мне?
— Всё? Творческий поиск закончился? Мы тебя не ждали. Можешь проваливать туда, откуда приехала.
— Но… девочке нужна мать. — совсем уже глупо пробормотала Наташка.
Серьёзно, что ли? Девять лет не нужна была, видимо, по её мнению. Я встал, пошёл к Аньке в комнату, постучал. Она открыла в наушниках. Сняла один наушник и невозмутимо спросила:
— Чего? Я лекции по праву слушаю.
Анька планировала пойти учиться на юридический.
— Я не хотел мешать. Что мне делать… с ней?
Дочь сняла второй наушник, пропустила меня в комнату. Закрыла дверь.
— Тебе моё мнение нужно?
— Важно! Ты чего? Мы же семья!
— Именно! Мы — да. Она — нет. Общая кровь не делает людей семьёй. Не только она. Мне не нужна тут эта женщина, но решать тебе, папа.
— Тебе не нужна твоя мать?
— Мать была бы нужна. А это мать, что ли?
Это было справедливо. Проблема была в том, что мы с Наташкой не разводились. И она всё ещё была прописана в нашей квартире. Я всё это объяснил Аньке.
— Получается, выгнать я её не могу. По закону. Ты же у нас изучаешь законы?
— Как ты мог не развестись за столько лет?!
— Да оно мне как-то вроде и ни к чему было…
Анька обняла меня за шею. Показывая мне, что она на моей стороне, что мы — семья. И со всем справимся.
Наташа осталась. И даже старалась тоже стать частью нашей семьи. Однажды я пришёл с работы, вошёл в квартиру, и услышал разговор в кухне:
— Ну неужели ты никогда не сможешь меня простить? — плакала Наташа. — Я ведь твоя мама. Я была молодой, глупой. Я очень виновата!
— Да ты и не изменилась! Ну, прощу я тебя. Папа простит. А потом ты опять хвостом вильнёшь и уедешь в какую-нибудь Европу.
— Да нет же! Нет! Дочка…
Я в это время уже прошёл в квартиру и стоял за дверью кухни. Наташа потянулась к Ане и попыталась её обнять. Но Аня не позволила.
— Нет! Я — ежик. И никогда больше я не повернусь к тебе брюхом, мама!
В слове «мама» было столько горечи и сарказма, что я пришёл в ужас. Бедная Анька! При всей внешней невозмутимости, что за боль она проживает изо дня в день внутри себя. Боль ежа, которому проткнули незащищённый живот.
Наташа вскоре съехала от нас. Перед тем, как уехать, она спросила меня, не хочу ли я развестись. Я хотел. И нас довольно быстро развели. Куда поехала моя творческая бывшая — я понятия не имел. Зачем ей вообще нужно было появляться в нашей жизни — тоже не знаю. Больше мы её не видели, и ничего о ней не знали. После Наташиного отъезда всё стало возвращаться в привычный ритм. Анька училась, занималась домом, вечерами гуляла со своими «неблагополучными» друзьями. Может и парень уже появился — я не знал. Знал только одно: я могу ей доверять. Мы — семья.
— Женись, пап. — как-то сказала мне она. — Я хочу, чтобы ты был счастлив. И, это… прости меня за тёть Ирины парашюты.
Мы весь вечер хихикали над той историей. Вспоминали, и ржали.
Я не знаю, как мне это удалось. Или моей заслуги в том вовсе не было, но Анька росла чудесным человеком. И выросла. И реализовала свою мечту. Она училась на юридическом, встречалась со своим однокурсником, Игорем. Он бывал у нас в гостях и мне нравился — хороший, надёжный парень. Но когда я спросил, не собирается ли она замуж, дочь сказала, что сначала — карьера, потом уже всё остальное.
— Неужели ты не хочешь семью? Мне казалось, что все девушки этого хотят.
Меня кольнула мысль, что Анька боится стать плохой матерью. Кукушкой, как Наташа.
— Пап, всему своё время. Я обязательно схожу замуж, а может быть даже и выйду. Прям вот так раз, и на всю жизнь. Очень на это надеюсь. Что же касается семьи… у меня она есть. И была все эти годы. Ты — моя семья, пап. Любимая и самая лучшая семья.
И сейчас, и всегда, я чувствовал то же самое, но всё равно не смог сдержать слёз…