В задушевном околотке есть негретые места. Перелистываю чётки — я умею их листать.
Вроде чётко всё и ясно, буква к буквочке — впритык, после отзыва «прекрасно» всей поэзии — кирдык.
Экивоки, реверансы, соль на рану. Где же боль? Искренность осталась в ранце, не покинет антресоль.
Искру затирает ластик, жми сильнее, не жалей. Выпьем с горя, где же ласты, где же, где же супер-клей?
Есть вопрос, а где же ясень? Лёг венцом в сгоревший сруб? Тот, кто беспросветно ясен, не ругайтесь, просто глуп.

Через дырочку в боку колет что-то в печень, лыко в строку и в строку вяжется с трудом, кто не сдохнет, тот, увы, будет покалечен — с перекосом головы попадёт в дурдом. Прежний мир пошёл на слом. Амфиметарфозы. Бультерьеры под ковром выгрызли паркет. Ниже плинтуса среда полукоматозна, но сквозь щели иногда заползает свет. Перспектива померла — днями похоронят. А сакральные тела будут верещать: не сдадим Стабиленбург вражеской короне, с нами Вечный Демиург, скрепки и печать. Старый клён стучит в окно, заодно — майору, мол, за шторками давно смута и порок. Перемены ждут звонка, но придут нескоро. Жизнь-учитель, ты пока продолжай урок.

За окошком злая вьюга нагоняет страх и жуть: День рождения у друга — повод вмазать по чуть-чуть. Друг — известный и богатый, не сравнить, увы, со мной, в каждом городе — по хате, да ещё не по одной. И никто не знает точно, где он будет в этот год, посему водой проточной в хаты тянется народ. Вот директор фирмы друга — главный фарисей страны, рядом с ним стоят по кругу казнокрады и вруны. Бродят радостные толпы, я топлю печаль в вине — друг простит, он очень добрый.

Он всё видит, он — во мне.