Петрович с трудом разлепил глаза. Спал он почему-то на полу. «Это что ж мы вчера с мужиками пили-то?!» — поморщился и попытался дотянуться до дивана, показавшемуся ему каким-то незнакомым.
Диван оказался неожиданно высоким. «Где это я?» — промелькнуло в мозгу — «Ничего не помню!»
В комнату вошёл незнакомый усатый мужик в растянутой футболке.

— Клааав! Клааава! Они глаза открыли, можно в коробку и к мусорным бакам выносить! Возьмёт кто-нибудь! А ты «топить, топить, раз нагуляла»…Вон, какие мы с тобой добрые!
В дверном проёме показалась оплывшая неухоженная фигура женщины в застиранном халате.
— Глянь-ка, Вить, и вправду открыли! Сейчас, коробку найду подходящую! — дама скрылась.

«Что за чертовщина?!» — Петровичу стало как-то не по себе — «Почему „открыли“…И это что они меня, что ли, в коробке к мусорным бакам выносить собрались?!»

Сверху, из ниоткуда раздался насмешливый голос:
— Николай Петрович, ты мне своего дружка чёрта-то не приплетай! Умер ты, две недели назад, алкоголя палёного со своими сотоварищами хлебнул. А куда мне тебя девать прикажешь? Ад второе столетие под завязку забит, котлы на пределе мощностей работают.
В Рай. сам понимаешь, отловщика собак, живодёра, другими словами, пустить не могу. Так что принял единственно верное решение — вернуть тебя назад, тут наказание своё отбывать. А чтобы прочувствовал хорошенько, пришлось в тело собаки подселить. Знал бы ты, чего мне стоило этих двоих уговорить приплод не топить! Так что будь благодарен и свыкайся.

--И д-д-долго мне так? — Петрович от страха начал заикаться

— Это уж как получится, если в дом заберут, то лет десять-двенадцать, а на своих коллег по прежней работе попадёшь — меньше, но умирать в мучениях будешь. Помнишь, что ты с отловленными собаками вытворял? А как добивал, тоже помнишь?

Петрович затрясся. По спине пробежал противный холодок. Нет уж, себе он подобной участи не хотел. Хорошее, однако, у Бога чувство юмора!
Грубые руки подхватили Петровича и бросили в коробку, где уже копошились другие щенки, которых незадачливый экс-отловщик разглядел только что.
Он хотел уточнить у новоявленных братьев и сестёр, кем они были в прошлой жизни — а вдруг Санёк с Серёгой, с которыми он пил, тоже тут?! — но из глотки вырвалось лишь жалобное скуление.

Хлопнула подъездная дверь, и в лицо (точнее, морду) ударил морозный воздух. Холодно-то как! И из коробки не выбраться, борта-то вон. какие высоченные!
Уже через пятнадцать минут руки и ноги (вернее, уже лапы, в этой его, новой жизни), стали коченеть. Надо искать выход… Петрович наплевал на приличия и вгрызся в жёсткий картон. Ему очень хотелось жить, пусть и в новом, непривычном теле.

Потянулись серые однообразные дни, смыслом которых стала ежесекундная борьба за выживание.
Он научился уворачиваться от машин, спать на крышках тёплых канализационных люков, клянчить еду на местном рынке и стоически переносить пинки, которыми его нередко награждали прохожие, если по их мнению, он оказывался в неподходящем месте и мешал. Так прошёл примерно год.

В один из таких же серых зимних дней он вновь стоял на рынке, преданно заглядывая в глаза прохожим.

Вдруг раздался крик бабы Зины, торговавшей зеленью (ох, и хорошая женщина, каждый день Петровичу то лапок куриных принесёт, то супа вчерашнего…): «Отлов! Директор, зараза. вызвал!» Беги, Шарик! (Петровича она упорно звала Шариком. а как его зовут на самом деле, Петрович пояснить не мог, хоть и старался)"

Из видавшего виды «УАЗика» вышли двое. Петрович узнал их сразу — Степан с Юркой, самые отмороженные. Уж эти-то точно не пощадят, сначала переломают все кости, а затем прикончат ударом лопаты по голове…

«Ребят, это ж я, Петрович! Не троньте! Свой я!» — вместо крика раздавался лай с оттенками паники, и Петрович, осознав, что его всё равно не поймут, бросился наутёк.

Лапы сковывал страх, но надо бежать, прочь, прочь!
Он и сам не заметил, как прибежал к собственному подъезду. где жил в бытность свою человеком. Дверь как раз открывалась. На пороге стоял сосед, которого все звали просто «Дед».
Никто не знал, сколько лет ему на самом деле. Дед был угрюм и нелюдим, с соседями не здоровался, а каждый день уходил по каким-то одному ему ведомым делам.
«Дед!!!» — завопил Петрович, кидаясь к соседу — «Меня убить хотят! Спаси!!!»
— Ох ты ж! — Дед наклонился к псу — Худющий какой, напуганный… А я как раз в приют собирался, девочки-волонтёры сетку просили подлатать… Что с тобой делать-то? А давай-ка себе возьму, а то тоскливо что-то в последнее время стало одному век коротать… Кого-то ты мне напоминаешь… А, точно! Соседа моего, Петровича, покойного, мразью редкостной был, прости Господи… Живодёр…Не бойся, я-то тебя не обижу. Нет, ну вправду похож! Назову-ка я тебя Петровичем, пошли домой!

Из глаз Петровича покатились слёзы. Он всё понял.