Волк никого не съест, ложись уже на краю.
Sic mundus creatus est — об этом я и спою. Вещь постигает тень, которую даст сама. Солнце — ее отец, луна — золотая мать. Ветер ее качал во чреве земли сыром. Вещь — начало начал, первопричина — гром. Запоминай, дружок, как держит огонь земля. Только познав ожог, научишься разделять. Сможешь смотреть вперёд, почувствуешь, кем ты стал. Поэтому отойдёт всякая темнота.

Ребис, ребёнок, кровь от крови моей живой. Мир сотворён из слов и неба над головой.

Лежи себе и смотри, будь в тысяче разных мест.
Ты — у меня внутри.
Sic mundus creatus est.

Кричим: «За что?», а надо бы «Зачем?», уходит год и тащит на плече в большом мешке ненужные пожитки: свободу тратить жизнь на ерунду, пустые встречи, лишнюю еду, иллюзии и прочие ошибки. Уходит, побиваемый толпой, под град камней, неведомой тропой в учебники, архивы и анналы. «Да чтоб тебя!» — летит ему во след, — «ужасней года не было и нет», «все забирай, чтоб не напоминало». И он уйдет с поверхности земли во глубь времен, перековав нули на острую, как жало, единицу, и будет знать: он сделал все, что мог, кто должен был очнуться — занемог, а те, кому пора остановиться, сидели дома в полной тишине и размышляли: «Что подвластно мне?», но было страшно выслушать ответы. Так на пороге, встретившись в упор с самим собой, — толкнуть, сбежать во двор, купить вина и авиабилеты.

Уходит год — невиданный, большой, исполнивший, что должен, хорошо, — неузнанным посланником иного.
Среди «за что?» ни одного «зачем?» — чему учил, к чему готовил, чем нам мог бы стать.

И мы встречаем Новый.

Что делает память с нами — хранит и мстит за то, что не может вовремя отпустить, за каждый крючок, забытый внутри историй. Что делаем с памятью мы? Из ее сетей мы острым ножом всегда достаём не тех, о ком говорили, когда выходили в море.

Я выбрал дышать свободой, пьянеть слегка, наслаждаясь синдромом марсельского рыбака, нахваливать свой улов, прибавляя веса и рыбе, и ритму волн, и работе рук, и крепкой лодке, танцующей на ветру, и всякому другу, достойному интереса. Я долго сидел на досках, прилив стучал, и сердце гудело и билось, скрипел причал, качались чайки, у рыб чешуя рябила. И что-то случилось с памятью — всплеск, удар весла о воду, однажды о никогда, и я не вспомнил, не вытащил, что там было.

У рыбной деревни привычно шумел народ, торговля шла, улов высыпали в лёд, искали своё, бросали на стол монеты.

И я не узнал себя и людей вокруг, но стали весомы и рыба, и ловкость рук, и крепкая лодка, и всякий достойный друг, и легкое сердце, и нового дня приметы.