Уже две тысячи самых нелепых дней
(или лет, если судить по личному чувству прожитого)
я смотрю на тебя, вижу латекс, клей и пружины,
вижу мир этот морем, и ты в нем стоишь на дне.
Я смотрю на тебя — фигуру в соленой пене,
я слушаю весь перечень твоих идеальных идей,
но если ты считаешь себя ангелом — роди детей,
и либо они станут исполинами, либо исполином было твое самомнение
на всем протяжении этих двух тысяч дней.
Но чертово притяжение — родство или близость
заставляет меня прижиматься к твоей мокрой коже
и, безумные мурашки одним вздохом на ней ероша,
обожать это море, на твой тоненький профиль нанизанное,
это горькое море — низкое и неистовое,
обреченное быть самым бурным из всех морей,
обреченное быть юным (что для моря две тысячи дней?),
беспокойное море, полное крика и свиста.
Я смотрю на тебя две тысячи единиц во времени,
погибая в морском изобилии каждого дня,
я из жизни создал «изоболие», и жизнь им меряю.
Я смотрю и смотрю.
Но видишь ли ты меня?