— Бенечка, сыночка, иди до папы, ему надо сказать тебе что-то за очень серьёзное! — с напускной серьёзностью в голосе сказал папа, и я незамедлительно подошёл к нему, во избежание скандалов за неотзывчивость и за сыновнее невнимание.
— Папа, я здесь, и я весь ухо!
— Сыночка, ты таки видел Мусю?
— Папа, вы имеете сказать за ту самую Мусю, внучку Розы Матвеевны, что весьма известно проживает на Пастера?
— И да и нет, Бенечка. И да, потому что Муся на данный момент не перестала быть её внучкой, и нет, потому что сама Роза Матвеевна давно сравнялась по возрасту с Пастером, и не представляет во мне к ней никакого интереса.
— Папа, я наблюдаю Мусю чаще, чем хожу на пары для получать высшее образование. Всё-таки, мы почти соседи, и живём рядом на перпендикулярных улицах.
— Ну и?
— Что, «ну и»?
— Беня, не делай лицо комсомольского работника, равнодушного до женских людей в силу идейности своей работы.
— Я не понимаю, папа, что вы из-под меня хочите!
— Ты всё прекрасно понимаешь, сына. Ты своими очками на глазах не мог не заметить всего того, что так обильно произрастает на Мусиной внешности.
— Я был бы не против…
— Во-о-от! Вот это уже мужской разговор! Так что ты скажешь за неё?
— Папа! Всё, что я могу сказать за Мусю, вы уже наверняка и неоднократно с ней проделывали в своём богатом воображении.
— Именно это я и имею в виду, сыночка. Но я уже давно повзрослел, и ограничиваться воображением мне, в отличие от юнца, крайне недостаточно.
— Вы хочите сказать, чтобы я обратил на неё внимание?
(Надо отметить, что всегда предчувствуя тему подобных разговоров, наполовину шутейных и наполовину серьёзных, я старался называть папу на «вы». Чисто для фасона, и чтобы подчеркнуть его возрастное и генеалогическое превосходство.)
— Таки вы, папа, хочите, чтобы я присмотрелся к ней? — обратно повторил я.
— Присмотрелся? Та я тебя умоляю, Беня! На ней и так всё видно в любую погоду без противотуманных фар!
— Тогда вы хочите что?
— Не надо тебе присмотреться, сыночка… Не надо. Я сам присмотрюсь. Не хватало нам ещё с тобой ссориться из-за бабы!
— А шо, мы её уже делим?
— Пока нет, но я решил заранее расставить все точки над «ё», чтобы избежать конфликта отцов и детей.
— Вы знаете, папа, передо мной вдруг сейчас показалось, что мы с вами делим шкурку необрезанного младенца!
— Ой, не скажи, сыночка, не скажи! Я недавно был гулять на Ланжероне, и вдруг уткнулся глазом на Мусеньку издалека! Скажу тебе: «Это не девушка, это цимес!» Она стояла вся такая в лёгком платьице… Ножки… Туфельки… Боже ж мой! Это ж зрелище богов! А формы? Нет, ты видел за её формы? Любой Эльбрус от зависти к её вершинам растопил бы на себе все свои сугробы!
— И что?
— И что… Таки меня, как будто, ударило трёхфазным! Вот я и подъехал к ней на расстоянии вытянутого пальца для начать сепаратные переговоры! Ты же знаешь за мой талант языка!
— Конечно, знаю, папулечка! Я даже сейчас вижу галлюцинацию, в которой обещанный мне вами три года назад мопэд стоит у нас в коридоре, до сих пор вами не купленный!
— Сына, не отвлекай меня в сторону, сейчас не до твоего мопэда!
— Ладно… Как всегда, забыли… — не без горечи в голосе ответил я. Так, и чем закончились ваши сепаратные переговоры? Надеюсь, не подписанием бланков в ЗАГСе?
— Сына, сплюнь! Я шо, совсем поц, чтобы четвёртый раз наступать на одни и те же грабли? Ша, папа сказал! Бог любит Троицу.
— Особенно, наш бог! — заметил я. — Что вы, папочка, я в вас уверен, как даже не в себе! Но, как кричит наша соседка: «Давайте уже ближе к финалу!»
— Так вот… — с паузой ответил папа и начал продолжать. — Веду, значит, я переговоры, чувствую своё возникающее преимущество в виде румянца на Мусиной щёчке и её слегка подкашивающихся ножек. Как вдруг, откуда ни возьмись, за моей спиной вырастает крупный мышечный маланец симметричного с Мусей возраста, видимо, ейный начинающийся ухажёр, и указывает мне на дверь!
— Папа, где вы нашли на Ланжероне дверь? Вы клеились на пленэре или в купейном вагоне?
— Таки он мне указал на дверь моего дома! Идите, говорит, дедуля отсюда и домой, накиньте цепочку, одеяло и примите пустырника.
— Ну, вы, папа, и даёте! И что дальше?
— А что дальше? В былые годы я легко расшатал бы ему пару коренных за такое хамство, а сейчас у меня простатит под спиной и прочие ревматизмы! Ты же знаешь за мои члены, они уже плохо складываются!
— Особенно, один из них…
— А вот за это не смей шутить! Ты что, слишком умный острослов? В конце концов, благодаря ему, мы с тобой имеем этот откровенный разговор! И то, что у нас такие доверительные мужские отношения, не даёт тебе право…
— Ладно, пап, извини мой пардон за грубость! — с сожалением прервал его я. — Так что там за цепочку и одеяло?
- А я решил не бросать своих устремлений … — немного поостыв, пояснил он. — Да, я ушёл из конфликта и из Ланжерона, но решил продолжить переговоры через потом. Довести, так сказать, эту логическую цепочку до совместного с Мусей одеяла.
— Пап, я стесняюсь напомнить, но твоя последняя женщина, она же твоя супружница в одном лице, всего на пять лет старше меня. Неужели данное обстоятельство никак не охлаждает твой паровоз?
— Ойц, какой могильной грустью повеяло из твоего слова: «последняя»… Аж плакать хочется, как в кабинете уролога…
Ну, шо тебе сказать, сыночка… Ты помнишь нашего соседа дядю Борю, этого круглорылого и кучерявого аида? Борэчька был большой сатирик! Помню, он убедил мелких киндеров из соседней школы, что портрет, который они носят в своих звёздочках — это есть ни что иное, как дядя Боря в детстве. Потом был скандал, педсовет, а его жену вызывали в родительское собрание, хотя их сын Йосик учился в совсем другой школе.
Но больше, чем сатирик, Борэчька таки был ходок. Вот это был ходок! Если б я так жил, я бы стёрся до ушей! Его любила вся прекрасная половина Одессы, и он отвечал ей взаимностью, не смотря на свой законный брак и положительную справку из вендиспансера. Бьюсь об заклад, что всякие интуристки, когда-либо посещавшие наш торговый порт, наверняка сейчас разносят его анализы по всяким Лондонам и Парижам. Вот он — истинный пролетарский интернационализм! Вот, на кого надо равняться, сыночка!
— Папа, поймите меня внимательно, я не отношусь отрицательно против ваших шашней с Мусей. Но вы уже далеко не мальчик, а она ещё почти девочка! Боюсь, шо начнётся борьба противоположностей.
— Сомневаться в наших способностях? — произнёс родитель с высокомерием и пафосом.
— Та не в этом дело, папа! Просто я начинаю испугаться, что вместо успокаивающих вам придётся принимать обезболивающее. У Муси в родне много увесистых пацанов, и ежели чего будет известно всем, то вашу причёску засунут вам же под копчик вместе со шляпой и запонками.
— Та это за шо? Ей же уже есть восемнадцать! — слегка возмутился папуля. — Вот когда мне было восемнадцать, Роза Матвеевна таки сделала из меня мужчину, не взирая на нашу двадцатилетнюю разницу в возрасте и весе. И, заметь, я даже не возразил, хотя меня и не спрашивали. И кто-нибудь из моих родственников поднял геволт? Таки нет! Никто до сих пор и не знает. Вот видишь, какой я конспиратор.
— Какая пикантная подробность из вашей туманной автобиографии! Пап, ну ты пойми, это же ж ситуация с точностью до наеборот! — уже максимально серьёзно ответил я.
— Беня, я всё понимаю, будь спокойный! Давай жить дальше, в соответствии с генеральной линией партии, и забудем за этот аполитичный разговор.
— Ты бы лучше забыл за Мусю…
— Я не могу, во мне природа. Наш паровоз вперёд летит!
— Ну, как знаешь… — буркнул я и вышел в дверь.
— Я знаю, как! — послышалось вдогонку.
На следующий день весь этот разговор выветрился из моей головы так же быстро, как быстро выветривается перегар из молодого и здорового студенческого туловища.
Я погрузился в учёбу, параллельно наблюдая за происходящими бурными переменами в стране, пока, однажды, не встретил на улице Мусю. Она, как будто, плавно летела над мостовой, освещая своей красотой хмурый осенний день. Обычно, при встрече мы останавливались минут на пять-десять и болтали за всякие пустяки. Но не сегодня. Поравнявшись со мной, она почти шёпотом сказала: «Привет!», загадочно улыбнулась и быстрым шагом перешла на другую сторону улицы.
— А ведь, действительно, богиня! — подумал я ей вслед. — Вот папаня, старый кобель… А ведь его таки можно понять, вернее, не понять его невозможно! — мелькнуло у меня под кепкой, и я вспомнил наши с папой те самые аморальные дискуссии. Но вскоре мирская суета снова меня поглотила, хотя мысли за Мусю периодически всплывали на заднем плане моего мыслительного процесса.
Как-то вечером в нашей квартире затренькал телефон. Папа со своей супружницей ушли что-то отмечать в какую-то компанию, так что дома из живых были только я и две аквариумные рыбки. Из нас троих трубку пришлось взять, естественно, мне.
— Говорите! — начал я.
— Алло! Ой, кто это? Бенечка, это ты? Здравствуй, дорогой! Это Роза Матвеевна!
Ну как мне было не узнать голос Розы Матвеевны? Этот голос узнаешь из миллиона: лёгкий, звонкий, со слегка прокуренной хрипотцой, что придавало ему особый шарм.
Как-то в детстве я случайно мячиком высадил окно в её квартире, таки она даже
меня не ругала! Соседи было уже собрались на групповое причитание и обвинение меня в вандализме, а она вышла во двор под бигудями и изрекла напомаженной улыбкой:
— Граждане соседи, сделайте мне тихо! Не надо быть громче разбитого стекла! Шо вы навострились на Бенечку? Беня хороший мальчик! Он нечаянно, он больше не будет. И потом… Пусть уж лучше маленькие мальчики разбивают мне стекло, чем их половозрелые аналоги разбивают мне жизнь!
Народ быстро разошёлся, а мой папа потом очень быстро и тихо вставил Розе Матвеевне новое стекло, после чего уже медленно и громко вставлял мне за моё шалопайство…
— Здравствуйте, Роза Матвеевна! — ответил я трубке.
— Бенечка, скажи, а твой родитель мужеского рода на месте?
— На месте. Но не на своём. Они с женой сбились в толпу и ушли в гости.
— Ой, ну тогда ладно… — бодро и с улыбкой в голосе ответила Роза Матвеевна. — Бенечка, я пожалуй, уже не буду вам позвонить. Позднеет уже, а я рано стала ложиться для спать.
Тут голос Розы Матвеевны изменился и стал вдруг таким мурлыкающим, как у кошки из мультфильма.
— Бенечка, ты будь другом, передай папочке, что у меня с внучкой всегда были о-очень доверительные отношения! И у нас друг от друга никогда не было и нет никаких секретов! — с многозначительной паузой промурлыкала Роза Матвеевна.
— Хорошо… Передам… А что, где-то случилось? Какая-то беда?
— Та нет, Беня, не переживай свои нервы! Беда, не беда, чтоб нет, так да. Хотя нет, не беда, конечно. Всё хорошо, не бери в голову. Но за мои отношения с внучкой ты ему обязательно обрисуй.
— Я вас понял без второго слова, Роза Матвеевна.
— Вот и чудненько, Бенечка. Спокойной ночи, дорогой! Целую тебя!
— До свидания, Роза Матвеевна! Спокойной ночи!
— Ой, Бенечка, чуть не забыла — голос Розы Матвеевны стал совсем бархатный, вкрадчивый, и даже немножечко сладкий. — И ещё передай ему, пожалуйста, шо наш с ним общий счёт теперь ничейный, один один…
И в трубке послышались короткие гудки…