Меня пленило облако покоя
такой неотвратимой высоты,
что кажется — дом нёсся над рекою,
а в этом доме были я
и ты.
И всё вокруг кружилось и смеялось —
но только называлось тишиной.
И я одна над миром оставалась —
но ты над миром тоже был со мной.
А дом?.. А дом?.. Он две руки подставил —
две комнаты, чтоб я за них взялась.
Он тоже улыбался и лукавил,
и нёсся вдоль сугробиков, смеясь,
и вдоль змеи — во льду затихшей речки,
от всяческих там каяний и бед,
а на его заснеженном крылечке
виднелись твой и мой остывший след.
Дом был в восторге, что к нему явились,
что так, с лихвой, в нём огоньки зажглись,
что, удивившись, так в него влюбились,
в его покой, отчаянье и жизнь,
что даже книги серые на полке,
что даже гулкий звон усталых стен
рождали неожиданно и колко
неведомое чувство перемен.
И радостно мне жить в ожившем доме,
лишь прыткости его страшась слегка,
под звоны ветра покориться дрёме
и твоему: «Но ты поспи пока!..».
…Пока-пока по миру дом летает
и нет предела звучной тишине,
пока на кухне чайник остывает,
но — остывая — помнит обо мне.