Война
заставит бегать старика,
молчать ребенка
и дрожать собаку.
Она приходит не издалека
и без предупредительного знака.
Хоть знаки были — некий голосок
нашептывал назойливо и тонко:
Дай старику недоданный кусок,
погладь собаку
и не бей ребенка.

Покуда кормят женщины бродяг,
собак и кошек, прочих доходяг,
незыблема и в смутных временах,
стоит земля на трёх своих слонах.
Пусть мутная водица разлита,
в ней всё ещё резвятся три кита,
пока над ними кормит голубей
серьёзный мальчик с варежки своей.

В ночи обнажаются мели,
и звезды лежат на мели,
как все, чего мы не успели,
хотели, да вот не смогли.
А небо еще по привычке
былой исполняет урок,
и чиркают звездные спички
о синий его коробок.

У кого-то вечная забота —
кто-то жить не может без кого-то.
Кто-то, обуздавший свой полет,
жить не может, плачет, а живет.
А иной бы жил да жил — все мало,
да судьба его переломала —
полистала, начала скучать
и, зевнув, захлопнула тетрадь.
И, блуждая мыслью в этой теме,
я брожу меж этими и теми:
все надеюсь хоть когда-нибудь
тех и этих словом помянуть.

Господи, какая красота!
Жизнь сначала, с чистого листа!
С этой вот заснеженной сосны.
С этой хрупкой, хрусткой белизны.
Брейгель, Брейгель, зимние холсты,
погляди на это с высоты:
лес и поле в белых простынях,
черный человечек на полях.
На полях, на кромке бытия —
черный человечек это я.
К нам сюда — оттуда, одному —
как далеко, бедному, ему!