Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления.

«Ко всему, что теперь предстояло, она была уж приготовлена, все она ожидала и предвидела, но ей никогда как-то не представлялось с такою ясностью, что этому ожиданному и предвиденному должен наступить конец. И вот теперь этот конец наступил, конец, полный тоски и безнадежного одиночества. Всю-то жизнь она что-то устраивала, над чем-то убивалась, а оказывается, что убивалась над призраком. Всю жизнь слово „семья“ не сходило у нее с языка; во имя семьи она одних казнила, других награждала; во имя семьи она подвергала себя лишениям, истязала себя, изуродовала всю свою жизнь — и вдруг выходит, что семьи-то именно у нее и нет!»

Дозволяется при встрече с начальством вежливыми и почтительными телодвижениями изъявлять испытываемое при сем удовольствие

— «Да, любезный! а впрочем, ты не подумай… ни-ни!
Просто ничего не поделаешь! „Ничего не поделаешь“ —
вот клич, который нынче несётся из края в край по
всей Руси! А тут между тем шайка международных негодяев
мрежи неуставаючи плетёт!»
.. .. .. .

А бедная совесть лежала между тем на дороге, истерзанная, оплёванная, затоптанная ногами пешеходов. Всякий швырял её, как негодную ветошь, подальше от себя; всякий удивлялся, каким образом в благоустроенном городе, и на самом бойком месте, может валяться такое вопиющее безобразие.

Будем удивлять мир… опрятностью чувств.

А дяденька у меня был, так у него во всякой комнате было по шкапику, и во всяком шкапике по графинчику, так что всё времяпровождение его заключалось в том: в одной комнате походит и выпьет, потом в другой походит и выпьет, покуда не обойдет весь дом…
И ни малейшей скуки, ни малейшего недовольства жизнью!

— За что вы меня тираните! — жаловалась бедная совесть, — за что вы мной, словно отымалкой какой, помыкаете?
— Что же я с тобою буду делать, сударыня совесть, коли ты никому не нужна? — спросил, в свою очередь, мещанинишка.
— А вот что, — отвечала совесть, — отыщи ты мне маленькое русское дитя, раствори ты передо мной его сердце чистое и схорони меня в нём — авось он меня, неповинный младенец, приютит и выхолит, авось он меня в меру возраста своего произведет, да и в люди потом со мной выйдет — не погнушается.
По этому ее слову все так и сделалось. Отыскал мещанинишка маленькое русское дитя, растворил его сердце чистое и схоронил в нем совесть.
Растет маленькое дитя, а вместе с ним растет в нем и совесть. И будет маленькое дитя большим Человеком, и будет в нем большая совесть. И исчезнут тогда все неправды, коварства и насилия, потому что совесть будет не робкая и захочет распоряжаться всем сама.

То не беда, если за рубль дают пол-рубля; а то будет беда, когда за рубль станут давать в морду.

… Родина не там, где лучше, а там,… где больнее

Вот многие жалуются, что в Париже раньше давали восемь франков за рубль, а теперь дают только четыре. Это что! Вот когда за рубль в Париже будут давать по физиономии…

Нет боли горшей, нежели та, которую приносят за собой бессильные порывания от тьмы к свету встревоженной бессознательности. Пристигнутое внезапной жаждой бесформенных чаяний, бедное, подавленное существо мечется и изнемогает, не умея определить ни характера этих чаяний, ни источника их… Оно предчувствует свет, простор, свободу — и не может дать ответа на вопрос: что такое свет, простор, свобода…

Сознательное отношение к действительности уже само по себе представляет высшую нравственность и высшую чистоту.

У нас нет середины: либо в рыло, либо ручку пожалуйте!

Пошлость имеет громадную силу; она всегда застает свежего человека врасплох, и, в то время как он удивляется и осматривается, она быстро опутывает его и забирает в свои тиски.

— В мое время в комиссариате взятки брали — вот так брали! — говорит дедушка. — Француз на носу, войско без сапог, а им и горя мало. Принимают всякую гниль.
— И прежде взятки брали, и теперь берут, — утверждает Любягин.
— И на предбудущее время будут брать.
— Потому — люди, а не святые.
— Иной и рад бы не брать, ан у него дети пить-есть просят.
— Что и говорить!
— В низших местах берут заседатели, исправники, судьи — этим взятки не крупные дают. В средних местах берут председатели палат, губернаторы — к ним уж с малостью не подходи. А в верхних местах берут сенаторы — тем целый куш подавай. Не нами это началось, не нами и кончится. И которые люди полагают, что взятки когда-нибудь прекратятся, те полагают это от легкомыслия.

При не весьма обширном уме обладал изрядным косноязычием

«Ибо закон, какой бы он ни был (даже такой, как, например: „всякий да яст“, или „всякая душа“ да трепещет»), все-таки имеет ограничивающую силу, которая никогда честолюбцам не по душе?"

Талант сам по себе бесцветен и приобретает окраску только в применении.

Нет опаснее человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего, ко всему, кроме судеб пущенного им в оборот алтына.