Прошитый снежными стежками
Мир мерить лёгкими шажками:
Топ-топ, хруст-хруст топ-топ, хруст-хруст,
И чтоб слетало с Божьих уст
Словцо, что невесомей пуха,
И моего касалось уха.

Шуршат осенние дожди,
Целуя в темя.
Ещё немного подожди,
Коль терпит время.
Ещё немного поброди
Под серой тучей,
А вдруг и правда впереди
Счастливый случай,
И всё текущее не в счёт —
Сплошные нети.
А вдруг и не жила ты
Ещё на белом свете,
Ещё и музыка твоя не зазвучала…
Надежду робкую тая,
… показать весь текст …

А если бы Господь наш был философ,
Я б задала ему мильон вопросов.
Но он ведь не философ. Он — поэт,
Когда-то срифмовавший тьму и свет.
И, как нас эта рифма не тревожит,
Он объяснить стихов своих не может.

А жизнь — она одна не справится.
И, если жить нам всё же нравится,
То мы должны ей помогать,
Должны все силы прилагать
К тому, чтоб травы были росными,
А времена чтоб были сносными.
Нам надо сильно приналечь,
Чтоб ей приятно было течь

Я тяжко живу, но легко сочиняю,
И слово одно на другое меняю,
И не потрясая серьёзных основ,
Слежу за порядком роящихся слов.

Хоть мир диковат, и удел мой не сладок,
В тетрадке моей идеальный порядок,
И мнится, что если его поддержать,
То можно серьёзных проблем избежать.

И как писать на злобу дня,
Коль занесла судьба меня
Туда, где ни малейшей злобы —
Лишь милосердье высшей пробы,
Лишь милосердье и добро,
Лишь золото и серебро,
Густые утренние росы
И в желтых лютиках откосы…
В такие веси занесла,
Где я живу, не помня зла.

Люблю начало речи плавной,
Причуды буквицы заглавной,
С которой начинают сказ:
«Вот жили-были как-то раз…»

Гляжу на букву прописную,
Похожую на глушь лесную:
Она крупна и зелена,
Чудным зверьем населена.

«Вот жили-были…» Запятая,
И снова медленно читаю:
«Вот жили…» И на слово «Вот»
Опять гляжу, разинув рот.

Все поправимо, поправимо.
И то, что нынче горше дыма,
Над чем сегодня слезы льем,
Окажется прошедшим днем,
Полузабытым и туманным
И даже, может быть, желанным.
И будет вспоминаться нам
Лишь белизна оконных рам
И то, как в сад окно раскрыто,
Как дождь стучит о дно корыта,
Как со скатерки лучик ломкий
Сползает, мешкая на кромке.

Во всех ситуациях — только слова
Все те же да те же…
Не стоит сдаваться, хотя голова
Здорова все реже,
И худо снаружи, и худо внутри,
Внутри и снаружи…
Вьетнамским бальзамом затылок натри,
Чтоб не было хуже.
Все канет со временем. Помни одно:
И хуже бывает.
Но время, которое лечит, оно,
Увы, убивает.

Жизнь и без цели хороша.
Жизнь хороша без всякой цели.
В ней вместо цели звук капели
И снег, что падает шурша,
Глазок скворешни, писк птенца,
И тень в жару, и ветер в поле,
И затиханье острой боли,
Которой не было конца.

Тоска? Бери ее измором
Иль изгони ее с позором.
А, впрочем, может, и тоска
Быть чем-то вроде волоска,
На коем держимся. И служит
Нам преданно. Ведь кто не тужит,
Не мается и слез не льет,
Тот никогда не подает
Загадочных, волшебных знаков
О том, что мир не одинаков,
Что можно колдовскую речь
Из тайных недр его извлечь.

А у весны синдром Творца.
Она творит неудержимо.
Её этюд лишён нажима,
Воздушен, лёгок, как пыльца.

А у весны тончайший слух,
Она творит и плодоносит.
Она на дух не переносит
Тех, кто зашорен или глух.

О, как легка её рука,
О, как устойчив дивный навык
Творить легко и без поправок
На миг, на время, на века.

Какая нынче дозировка
Чудес, явившихся на свет?
А мне в ответ: «Да их и нет.
Есть шмель, есть божия коровка,
Есть блик рассветный, есть роса…».
Кричу: «Да это ж чудеса!
Они — мои. Беру всё оптом.
Беру, покуда не истоптан
Рассветный влажный сад, беру
Теней бесшумную игру,
Лучей серебряные нити.
Всё это — в воздух заверните».

Все страньше жизнь моя и страньше,
Еще странней она, чем раньше,
Еще причудливей, чудней,
Еще острей тоска по ней —
— Чудной и чудной. Что же дальше?
А дальше — тишина, стена…
Смотри-ка, лампа зажжена
В чужом окне, где жизнь чужая
Проходит, старый провожая
И привечая новый миг.
Попробуй не сорвись на крик
И не воскликни: «Стой, мгновенье,
Постой», но ветра дуновенье
Возможно ли остановить?
… показать весь текст …

Тебя помилуют, не бойся.
Ложись и с головой укройся.
Ложись и спи лицом к стене.
Ночной покой всегда в цене.

Дыши всю ночь легко и ровно.
Да будут те, с кем связан кровно,
Хранимы ангелом самим.
Да будет ангел сам храним.

Ах, всё о том же — как пою и плачу,
Как улыбаюсь, как улыбку прячу,
И про тоску свою, и про смятенье,
А если о чужом полночном бденье
И о чужой улыбке и судьбе —
То всё равно и это о себе.

Важнее, чем любые сведенья,
Возможность пребывать в неведенье
Счастливом и совсем не знать
Какой бывает жуткой врединой
Та, что Судьбой привыкли звать.

Важней не ведать об опасности,
Чем понимать и суть и частности,
И подоплёку. А финал
Сам Бог велел замять для ясности,
Которой он и сам не знал.

Чего-то всё от нас хотят.
Топили б сразу, как котят.
Так нет — растят и просвещают,
Златые горы обещают,
Коль не сегодня, так потом.
Ну, а потом — лишь суп с котом,
Лишь обделяют, ущемляют
И больно душу прищемляют,
И, продолжая мучать, жать,
Велят улыбочку держать.

Тоска всегда была мне другом,
Она всегда к моим услугам,
Она мне предана душой.
Вот я опять в тоске большой,
Хотя как будто нет причины,
Опричь того, что жизнь течёт,
А дней моих — наперечёт,
А дней запас упрямо тает,
О чём тоска не забывает
Напоминать мне среди дня,
Ревнуя к радости меня.

День на руках меня носил
И о любви меня просил,
Морочил дивными речами
И щеку щекотал лучами,
И я, любя тепло и свет,
Какой-то вздор несла в ответ.