Вовсе не отъявленная бестия
я умом и духом, но однако —
видя столп любого благочестия —
ногу задираю, как собака.

Ген, как известно, — не водица,
Там папа, мама, предка примеси;
Всё, с чем доводится родиться,
Кипит потом на личном примусе.

Мы одиноки, как собаки,
но нас уже ничем не купишь,
а бравши силой, понял всякий,
что только хер зазря затупишь.

В этой мутной с просветами темени,
непостижной душе и уму,
я герой, но не нашего времени,
а какого — уже не пойму.

Есть сутки — не выдумать гаже,
дурней, непробудней, темней,
а жизнь продолжается — даже
сквозь наши рыданья над ней.

Хвалишься ты зря, что оставался честным, неподкупным и в опале: многие, кто впрямь не продавался, — это те, кого не покупали.

Дымись, покуда не погас, И пусть волнуются придурки — Когда судьба докурит нас, Куда швырнет она окурки.

Судьба то бьет нас, то голубит,
но вянет вмиг от нашей скуки:
фортуна-женщина и любит,
чтоб к ней прикладывали руки.

Я вдруг утратил чувство локтя
с толпой кишащего народа,
И худо мне, как ложке дегтя
должно быть худо в бочке меда.

Одна журналистка из Киева отзывалась обо мне следующим образом: «Про Губермана говорили, что он грубиян и пошляк. А он совсем не такой. Мы вот шли вместе по снегу, он нас заботливо поддерживал и постоянно предупреждал: «Девочки, осторожно, не ебнитесь!»
©

Бог молча ждёт нас. Боль в груди.
Туман. Укол. Кровать.
И жар тоски, что жил в кредит,
И нечем отдавать.

Дерзостна, лукава, своевольна —
Даже если явна и проста —
Истина настолько многослойна,
Что скорей капуста, чем кристалл.

Иметь на каждый случай подходящую цитату — это наилучший способ мыслить самостоятельно.

Здесь жестко стелется кровать,
здесь нет живого шума,
в тюрьме нельзя болеть и ждать,
но можно жить и думать.

Хоть я постиг довольно много,
но я не понял почему,
чем дальше я бежал от Бога,
тем ближе делался к Нему.

Весь путь наш — это времяпровождение, отмеченное пьянкой с двух сторон: от пьянки, обещающей рождение, до пьянки после кратких похорон.

На телевидении сидят мерзавцы, о которых даже неудобно говорить. Это совершенно разные вещи. Это не народ. Народ оболванивается, но он хочет оболваниваться. Те, кто не хотят, читают интернет. Была такая замечательная средневековая история. В один женский монастырь приехал некий крупный религиозный деятель. Ему сказали, что здесь проходила огромная толпа крестоносцев, и они изнасиловали всех монахинь. «Кроме двух», — добавил человек, который это рассказывал. Приехавший, естественно, спросил: «А что же эти две?» А тот ответил: «А они не хотели». Грустно, но это так.

На все происходящее гляжу
и думаю: огнем оно гори;
но слишком из себя не выхожу,
поскольку царство Божие — внутри.

Человек — это тайна, в которой
замыкается мира картина,
совмещается фауна с флорой,
сочетаются дуб и скотина.

Давно живя с людьми в соседстве,
я ни за что их не сужу:
причины многих крупных бедствий
в себе самом я нахожу.