Со всеми, кто младше нас, — мы ровесники, потому что все их возрасты — в нас.

Настоящее испытание свободой — это испытание свободой от того, от чего свободной быть не хочешь.

Зима ― как купе поезда, в котором мы едем долгой ночью, не видя дороги, но чувствуя её всем телом, живя в её ритме ― чтобы ранним утром выйти, жмурясь и ёжась, на незнакомый перрон весны.

Когда занимаешься чем-то интересным, сам вдыхаемый воздух становится разноцветным.

Старость — это царство настоящего, обогащённого всей полнотой прошлого, — которое придаёт ему объём.

На самом деле, может быть, грусть и радость ― вообще одно и то же: это просто разные формы благодарности бытию за то, что оно есть, неотделимые от чувства его обречённости, хрупкости и ценности. Радость ― благодарность за то, что оно есть сейчас. Грусть ― благодарность за то, что оно было, что оно могло бы быть. Радость ― это будущая грусть. Грусть ― это радость, обращённая в прошлое или в невозможное.

Есть люди, которым надо выговариваться, а есть и такие, которым надо вымалчиваться. Я — из числа этих последних.

Иногда, честное слово, кажется, что мир бы разлетелся, если бы мы не скрепляли его силой любви, — властью непрерывного внутреннего усилия.

Всё-таки праздник травматичен тем, что из него приходится выбираться: из его золотистого, тёплого и замкнутого уюта ― в холодный внешний мир. ― Соглашаясь на праздник, мы тем самым, заранее, соглашаемся и на эту травму утраты, травму изгнания.

А ведь можно быть счастливым, даже будучи несчастным, правда же? Просто потому, что счастье ― это полно и остро пережитая жизнь, независимо от того, насколько она соответствует нашим текущим ожиданиям и требованиям. Обычно такое счастье опознаётся задним числом, когда это состояние уже минует (минувшие состояния вообще замечательно поддаются обозрению), и текшие тогда ожидания и требования сменятся иными, не менее текущими.

Есть по крайней мере одно, гарантированно спасающее от лени, инерции и прочей прокрастинации: жадная потребность в интенсивности жизни. Из любой пассивности выпихнет, даже когда упираешься.

Жизнь «должна» причинять боль и быть неудобной — чтобы удостоверять свою подлинность, — чтобы вообще чувствоваться достаточно точно. Безоблачному, бестревожному — не верится.

К числу сильнейших наслаждений жизни — и самых дерзких, человекообразующих вызовов ей — несомненно принадлежит медлить там, где необходимо торопиться.

Всё-таки в непросвещённости, в недообразованности есть большое и прекрасное преимущество: с лёгкой душой позволяешь себе быть всеядной (в поглощении текстов — в допускании их на свою внутреннюю территорию), не проводишь границ. Та самая свобода, которую и выращивать не надо. Дикоросль.

Бессонница уже хотя бы потому лучше простого дневного бодрствования, что она острее. В ней есть что-то и от чрезвычайности, и от эйфории. Она тоже — «жизнь, возведённая в степень», как однажды мне раз и навсегда подумалось о книжных магазинах и ярмарках. Бессонница — концентрат жизни, который в светлое и, так сказать, общеобязательное время суток только разбавляется пресной водой дня. Всё — по крайней мере, многое, — что думается в бессоннице — на порядок точнее и неожиданнее всего, происходящего в голове днём.

Любопытное предприятие — прослеживать устойчивые, характерные и предпочитаемые, если не сказать навязчивые, словоупотребления и метафоры у кого-нибудь: это весьма многое помогает понять про душевное устройство словообладателя и его характерные способы справляться с миром.

Чужой город — всегда испытание (на способность к полноценному ответу на вызов мира, наверное; на личностную цельность). И, наверное, есть даже что-то правильное, точное и честное в том, чтобы этого испытания не выдержать, чтобы выдержать его не вполне. Чтобы между тобой и бытием оставался дребезжащий, режущий, незакрываемый зазор.

Весна, как и утро — замечательный повод начать себя заново. Чувствуешь, как прямо под собственными пальцами превращаешься в пластичный материал, наполняясь влажным весенним воздухом — становишься пористой губкой, готовой впитывать всё подряд.

В человеке не просто сосуществуют — одновременно — разные его возрасты, включая и ещё не прожитые, — они в нём постоянно взаимодействуют, обмениваются элементами, и каждое наше «актуальное» состояние определяется их текущим, иной раз просто сиюминутным соотношением.