До бездны — три шага. Сделай … Тот мир невозможно — чужд. Там на асфальте шершавым мелом обводятся тени душ. Там гасится утро тьмою, как свечи от сквозняка, и запахом свежей крови притягивает тоска. Безликая Коломбина, напялив лицо Пьеро, пытается Арлекина в своё заманить нутро. А он, одержим собою, и падок на влажный флирт, хоть знает, что пустотою закончится этот пир…
И снова потянет к свету, и в сети другой мечты. Пусть путают ложным следом объятия темноты, но вспомнит шальное тело, что может оно летать…
От бездны три шага сделай и перестанешь лгать.

Ты мне — как зеркало, вот поэтому всё так дрянно и сложно.
Пытаюсь к тебе/себе подойти осторожно, но ясно — на каждую злую гримасу ответом твою получаю сразу.
А вот улыбки не получается. Что-то с лицом постоянно случается, сводит и без того сведённые нервы.
Хоть и заводит, не спорю.
Да уж … С этим трудней, чем с первым, ибо уже понимаю про горе,
чую, что будет, вижу мельчайшие пятна на солнце,
но и сама успешно закончила школу, под средним названием «разные люди»,
и не желаю так просто делаться голой.
А забиваю на опыт — и снова становится колко.
А покоряюсь — выгляжу марионеткой.
Ведь ты — до меня разбитое зеркало, детка.
Вроде бы верно реальность мою отражаешь, но в мелких и острых осколках.

Чувствуешь, я ведь учусь молчать. Робко подтаявшая свеча нить фитиля распускает во имя света. Эту ладонь, затихшую у плеча, эти глаза солёного серого цвета я не придумала — радость спала внутри, тихо, как бабочка в коконе нежной боли… Ищешь корично-седой Магриб в диких просторах моей юдоли? Я не мешаю, найдёшь-скажи. Радуюсь каждой простой улыбке, счастье — прозрачные миражи, что выдувает в просвете зыбком зла и добра стеклодув-судьба. Если успеешь, поймаешь тайну: двое унявших в себе раба, в поле любви забрели неслучайно.

Вглядеться в тебя, осознать каждый выдох, понять, что в знакомой душе происходит …
А всё — таки, это осознанный выбор — молчать о горячей любовной охоте,
о том, что камнями несутся с обрыва слова, в говорливую времени бездну.
Ведь сам понимаешь, что я не исчезну
на грани простого людского порыва прижать и прижаться к зовущему телу, где все закоулки исхожены лаской.
Едва отвечаешь касаньем несмелым, а сам уже полнишься мной под завязку.
Семь футов под килем и, кажется, рухнут твои небеса в мои волны покорно.
Фрегат покидает уютную бухту и всем существом устремляется к шторму.

Тянет костлявые пальцы простая жизнь
к горлу мечты, хлебнувшей непониманья.
Я бы сказала: «прошу тебя, задержись»,
но только скомкаю нам сцену прощанья.
И, как пить дать, собью весь мажорный тон
хриплостью нот, дрожащей своей губой.
Если бы ты расслышал в молчаньи стон,
то как и я, был оглушён борьбой
тела с душой, гордости и тоски,
глупости и ума, женщины с человеком.
Ты разжимал холодно рук тиски,
мне оставляя мир — слепнущего калеку.
Что не запомнились краски дня —
сам виноват, но истину повторяю:
… показать весь текст …

Как легко ты становишься прошлым, не успев побыть настоящим. Память ладони подносишь к пламени тела незрячему, запах вдыхаешь тайный, мускусный, терпкий / нервный. Я теперь точно знаю: не надо быть первой, надо быть сильной. Просто чувствую — оно рядом, это море, штормами синими отбирает небес прохладу, выдыхать заставляет воздух, припасённый на всякий случай. Если всё в твоем сердце просто, отпускай меня и не мучай, и себя не держи. Больше не нужно лжи.

Тысяча миль
делит напополам
всё, что надумано, сделано и забыто.
Звёздную пыль,
нежные чувства и крепкий хлам
надо выкидывать сразу или носить открыто.

Старые кеды, новые джинсы, вязанное пальто —
всё, что мне нужно сейчас,
к чёрту шанели-гуччи.
Мой модельер одевает гораздо круче:
в бархат объятий и бешеный кровоток.
В сумку кидаю паспорт, кредитку, тушь,
мир свой бросаю в молчании, по-английски.
… показать весь текст …

Хрупкая бабочка прячется в тень столетнего дуба, добрая мамочка значится при сыночке грубом,
дикая кошка ловко играется тихою мышкой, милая крошка готова вбиться гвоздём в гробовую крышку…
Яркость окраски глаз привлекает, серость — бдительность усыпляет.
В дом твой входит послушным пажем,
ловко сливается с окружающим пейзажем.
Только если освободиться настанет время, обнаружишь как цепко вросло это нежное семя.
Обширна женская мимикрия, распознать цвет сути непросто.
А предпочтения женщин в душевной кулинарии проявляются в способах вскрытия мозга.

Рыцарь, постой. Здесь давно нет дороги, только если по острым камням, да голой ступнёю. Я давно, до тебя, оградила надежды пороги неприступной гранитной стеною из «нельзя» и «не нужно».
Я счастлива, тихо считая бесконечные стаи дней, текущих снаружи.
Стынет чаша небес, алой кровью заката до краёв налитая.
Если кто-то воскрес, то расплатой за радости нового рая
я спокойствие старого ада ему обещаю. По ночам водопады волос выпускаю
на волю, жарким шёпотом роз устилая постельное поле.
Хочешь, Рыцарь, опробовать узость бойницы и расстаться с собою уже не боишься? …
Чую, сотни веков ещё будут спорить, в косу жизни сплетаясь, конец и начало
—  моё плотское, злое, солёное море и моей же души неприступные скалы.

Она звонит ровно в «six o’clock», как делает раз за разом читая фресочный потолок рассеянным правым глазом
Прикроешь левый, махнёшь рукой, плечом прижимая трубку, и будешь, важный и деловой, рассказывать про покупку второй машины (Крутейший джип! Ревёт, как медведь на гоне!).
Кто б мог подумать — простой мужик окажется вдруг «на троне», создаст свой бизнес, предаст семью, уедет себе в Майами и станет хвастаться восемью квартирами старой даме — она ведь помнит его в портках подоткнутых, в грязно…
… показать весь текст …

Может быть, ты положишь дальше?
Может быть, я возьму поближе?
В этой логике столько фальши,
что не будешь совсем унижен
монологом последним/странным,
что писался моей рукою.
Пролистав города и страны
мы придём в пустоту покоя?
Или выйдем к чужому морю,
по песку побродить с отливом?
В этой радости столько горя,
что не чувствуем сиротливость
нашей участи беззаботной,
что закончится в одночасье.
… показать весь текст …

Что ты, девочка, мечешься у воды? Потеряла шарфик, или себя?
Ведь ждала от него беды, не любя.
Просто думалось: будет день, будет новое, может — с ним.
Если солнца нет — не отбросишь тень, серый дым
штормового моря укроет всё, что чертила пальчиком на песке
и сравняет замки твои с водой… говори на неведомом языке,
хочешь — пой, собирай куриных седых божков,
продырявленных вечностью да насквозь,
не выдумывай больше смешных оков «вместе-врозь».
И, свою победу зажав в горсти, натянув дыхание тетивой,
отпусти его, бедного, отпусти — он тебе приснится ещё, живой.

Там, где чайки ранят волну крылом,
где на коже песка проступил янтарь,
… показать весь текст …

Значит, иначе мы не могли?
Только мешая позор с любовью
и, отдаваясь теченью крови,
губы кусаючи до кровИ,
драться сквозь псевдотерновый лес,
плыть в непомерность людского Ганга
в ярости чуя, что бес и ангел —
это едино, когда в себе.
Мы, точно воры, крадёмся в Cад,
что был до срока людьми потерян
и попадаем под камнепад
прошлых ошибок, но всяк уверен —
счастьям/несчастьям ведется счёт,
глупо утрачивать веру в завтра.
… показать весь текст …

Но ведь, где-то живет дряхлеющий птичий бог, под шуршанье листвы играет на старой флейте.
Смысл песни простой -не жалейте, если крыльев не выдано, сто дорог еще можно пройти на своих ногах, еще столько не выбранных перекрестков.
Птицы тоже страдают и знают страх, нелегко им впервые взлетать, подростки с неуверенно-малым размахом крыл, и куда им лететь? В неведомое, чужое… Птичий бог на стареющей липе жил и на флейте играл, и меня учил, да забыла язык я — большое горе.

А теперь, под вечер бреду в лесу, чую сумрака шепот в его глубинах и за пазухой флейту тайком несу — вдруг, опять узнаю его седины, и улыбку на вызубренном лице, и глаза с остротою под поволокой.
Птичий бог не рожденный дремал в яйце, время вило тугой непролазный кокон, горько пахло тонким дымком костра, ночь ткала своё сонное покрывало. Пела флейта за гранью добра и зла,
а моя, молчащая, подпевала.

У меня на душе смута. Тебе ли того не знать, сеявший ветер/пожинающий бурю? Я до сих пор заправляю утром как ты кровать, и по ночам у окна дежурю.
Курю, молчу, слушаю километрами джаз, только что на луну не вою. Пока ты отказывался от меня, я отказалась от нас. Эта овчинка тонкой выделки стоила.
А мы к ней грубо, с кривым и тупым ножом, только что на клочки её не порвали. Ты постоянно ошибаешься домом, я всегда — этажом, так что, встретимся мы едва ли.
Я помолчу, проглочу … Куда нам, земным, до тех небес, что сочатся вселенской болью?
Только… когда основной инстинкт любви становится запасным, ты начинаешь ломать даже то, что строил с потом, душой и кровью.

Что это было, кто ловко прилаживал струны к деке моей обречённой души? То ли он чуял себя бесконечно юным, то ли состариться поспешил, но проскользнули по жилам дрожащим пальцы /след от порезов, знаю, ещё кровит/. Все мы — глухие в своей правоте скитальцы, всем удаётся временно сделать вид, что не волнует нотная грамота сердца и не нужны подсказки, когда в бреду не отличаем ларгетто уже от скерцо …
В час, когда рыбий голос звучит в пруду, чайка гортанно кликает в поднебесье, ветер степной травы поднимает хор, верится — в душах иных теплотой воскреснет наших неласковых струн призрачный перебор.

Я давно живу за стеной,
не касаясь прощенья в мыслях.
Он — повёрнут ко мне спиной
и погряз в сатанинских числах,
отбирая своё «вчера»
у забывших о ласке дебрей.
Тяжело подавляем страх,
заплетаясь в порядке бреда.
Сети страсти — длинней чем жизнь,
недоступней дневного света,
но не время шептать «вернись».
Приземление для поэтов
начинается с пары строк
настоящих, реальных писем.
… показать весь текст …

Танцуй, Эсмеральда — жизнь, под бубен простого счастья,
пускай Квазимодо — смерть завистливо наблюдает.
Не нам понимать, кто за нас решает
прощать ли,
прощаться иль ждать причастия,
поверить, проверить, понять, запомнить —
мы можем лишь впутаться в этот танец,
души приоткрыть уголок укромный,
в котором оливы и — померанец,
святые и черти, ворОны да голубицы,
Мессия на белом осле выбирает город,
но сколько же это ещё продлится?
Открыты ворота, со скрипом вОрот
в засохший колодец спускает вёдра
… показать весь текст …

Август тянет забыть сценарий, что прописан на сером небе. Тёплый маленький бестиарий пропускает в реальность небыль и ворчит, закипая, чайник, склочным голосом недотроги, а в ладони накрошен пряник — угощенье единорогу, что грустит в опустевшем парке … за окошком воркует флейта, на наречьи напевном, ярком заклинают дракона эльфы, пролетает усталый ворон, сны кидая на подоконник. Выхожу в незнакомый город, где в тумане цветёт шиповник и колышется запах пряный сонных трав, отдающих ласку, берегам реки безымянной — там печальная Златовласка расплетает седые косы, солнце плавится янтарём, преломляя хрусталь вопросов …
лето, радужным пузырём, уплывает неспешно в осень.

Я ведь люблю читать, а писать — не факт… только, когда душа переполнена льдом и жаром, это — как если любовники дышат в такт, или же, строгий город обнять пожаром алого вечера, свечками фонарей подогревать каштаны у старой верфи, молча, на уровне глаз, понимать зверей и вспоминать на пороге смерти запах корицы и кофе июньских утр, полных чего-то большего и большого… где-то, в глубинах наших душевных сутр, спит до поры нерождённое первослово.