Старею. Морщины ползут по лицу не спеша.
Не пишется. Не говорится. Устала душа.
И только любовь, принесённая вечной весной —
Со мной навсегда. Я кричала бы небу: «Постой!»
Но небо уходит. Уходит в иные края.
В моей стороне засыпают под грузом вранья.
Так сладко тому, кто враньё не считает грехом.
Бессонницей маюсь. Из памяти лица врагов
Смываются болью. Иначе — на сердце клеймо.
А сердце — оно для любви. Для печали немой.
Не пишется. Лучше б не слышалось. Но голоса
Всё громче. И кто-то вокруг продолжает плясать.
Неистово. Чтобы забыться. Забиться. Забить.
Я вижу насквозь. И от этого даже знобит.
Не хочется верить ослепшим от мрака глазам.
Осипшей от крика гортани. Ни шагу назад.
Ни шагу на запад. На запах. На затхлую твердь.
Меня утешают — мол, это так надо. Ты верь.
Не верю. И лают собаки. Застрял караван.
И бывшие братья — то в драку, то просто — в дрова.
Хотелось бы плакать. Напиться. Свалиться без чувств.
Котрые сутки не брежу, а только лечусь.
Не пишется. Даже не дышится — хоть расшибись.
И баба в метро вдохновенно толкует «за жизнь».
Поэт, говорят, бесподобно живучая тварь.
Ну, вот и аптека. И даже горящий фонарь.
Но, Господи, эта сансара — прости, не по мне.
И время уже отказаться от сбора камней.
И катится — прямо по катету — мир-колобок.
Не в пятую точку — так около. Видишь ли, Бог…
Когда засыпает она у меня на плече,
Вселенная — наша. И нас не достанешь — ничем.