Соловей, стал быть, разбойничек после смены по глухому лесу гулял, приключений себе на могучую попку искал, каждый куст шевельнул, в каждое дупло заглянул и таки нашел, придурок.

Ежик малый пьянехонький после пьянки с друзьями-пьяницами крепким дрыхом на лавке дрых:
— двести шестая часть первая ему снилась,
— новые носки снились и медаль к ним «За взятие Лукоморья», — папины алкогольные бредни по наследству снились,
— скорый поезд «Москва-Пекин» неизвестно зачем чудился,
— старые носки тоже страхом ужасным снились, будто один носок на голову ему напялился, а другой в углу дурень дурнем стоит, и немой вопрос у него в глазах.

Кряхтел во сне ежик, чего греха таить — пукал, даже сходил под себя немножко, чуть-чуть совсем, как только ежики могут.
Мирно спал, никого, кроме как себя за красный нос, не трогал, и зла никому не желал.

А Соловей, хрен косматый, не в колокольчик ему позвонил и не об тряпочку ноги вытер, а помойной рожей своей дверь ежикову с петель сорвал, шпорами ежиков порог своротил и в трюмо старинном непотребной своей дикостью отразился.

А ежик-то спал себе да храпел, и дальше бы спал, они, ежики, спать мастера, и лучше их никто не способен, а тут как-то он совсем разоспался, ажно лапоньки в подпол свесил, ажно ртом слюнявым пузырь намного больше себя самого выдул.
И в каморке у него тьма египетская стояла, а из подпола картошка глазками белыми во тьму глядела, и не собирался ежик раньше четверга просыпаться.

Но вот крикнул Соловей-разбойник в первый раз, топнул, присел, свистнул, хрюкнул, горку хрустальную потной ладонью с серванта сшиб:
— и приснились ежику сорок третий год и блиндаж заваленный, — хлястик от шинели приснился и поля под танками,
— треуголка в мазуте на башке отчаянной и гармонь, навылет пробитая, мертвая, сникшая, с кнопками стертыми и картинкой клеенной.
И заворочался ежик. И вздохнул. И одну шестую часть сна своего крепкого потерял.

А дурак приблудный в темноте кромешной плечиком откормленным развернулся — и прощай, телевизор ежиков, извини, Ангелина Вовк, память вечная тебе, «Сельский час».
И заплакал ежик во сне.
Лапкой маленькой в перьевую подушку вцепился, две иголки со звоном на пол упали, многострадальная печень под шкуркой расширилась.

И приснился ежику апрель-месяц.
— Сопла в дыму раскаленные и бормотанье ларингофонное,
— правая мачта вслед за левой медленно отошла,
— руки хлопотливые перед лицом носятся,
— тумблеры нажимают,
— под забралом улыбка испытанная потеет,
— со спины холодная струйка каплет,
— взгляд тоскливый через стекло вниз
— а там собаки, собаки, собаки в трусах футбольных с фистулами и в шлемах, две болонки по ковру к трибуне бегут с докладом, и не добегают, бедные, и наземь, дергаясь, падают, воздуху им не хватило, воздуху…

И застонал во сне ежик, и во сне ногами задрыгал, педальку тормозную ища, прекратить виденья желая, подушку тонкую насквозь слезой промочив и пальцем крохотным по полу бороздя.
Взреготнул Соловей, блин, разбойничек,
— жеребцом каурым заржал,
— копытами сорок пятыми расстучался,
— растопырил тело свое во все стороны и ручищи к ежику вытянул,
— и клюв свой нечистый на ежа разинул,
— и помоями в личико мелкое дохнул.

И сожрать ежа приготовился, изжевать его вместе с потрохом,
— вместе с горем и думой о Родине,
— вместе с колючками и песней маминой, вкупе с наволочкой, пером и любовью давней к подруге забытой в зимнем лесу,
— когда один только дятел поцелуям свидетель, и тот не стучит, а только глаз свой дебильный косит на то, что два ежа в клубке вытворяют,
— и глаз его дебильный верить себе не хочет…

Потому что отменно силен в любви ежик и весьма причудлив, и кто юннатом в уголке за ежами с детства приглядывал — тому не надо потом книжки листать и многоопытных друзей расспрашивать.
Ты только увидь однажды, как ежик с подругой за куст пошел, и окуляры подкрути, и глаза заузь, лейкопластырем пасть себе на время заткни, чтобы от восхищенного вскрика твоего у ежей настроение не упало.

И будет тебе, браток, зрелище, от которого кровь в жилах в обратную сторону понесется,
— а комочком ваты уши себе заткнуть не забудь, ибо вздохи и стоны ежиные даже траву краснеть заставляют, и цветочки в другую сторону отворачиваются,
— и тебе этого лучше не слышать, а то жена твоя угрюмым молчанием своим тебя до бешенства доведет…

А Соловей-то… Разбойник-то этот…
Не повезло ему.
Разбудил-таки придурок ежика.
Не то чтобы совсем проснулся ежик, но угловатое чудище возля кровати заметил и движением брезгливым прихлопнул.
И правильно. И поделом ему. Так и надо.
НЕХЕР ЕЖИКА В ЕГО ДОМИКЕ ТОРМОШИТЬ.