сказка 8
В этот день после двухчасовой осады царскими войсками была взята штурмом избушка в лесу, секретное наблюдение за которой велось уже неделю.
Могучие с виду куриные ноги избы были мгновенно связаны несколькими удальцами, дверь вышиблена, и упирающаяся бабка с мешком на голове посажена в подводу. Туда же бросили ступу, метлу и какое-то засушенное в нелепой позе крохотное существо.

Ввиду важности дела допрос вел лично царь.

Приказав снять с бабки мешок, он долго и враждебно ее разглядывал. Затем коротко вздохнул и приступил к дознанию.
— Возраст?
— Издеваешься?
Спросила бабка и поскребла под мышкой. На пол посыпалась труха.
— Возраст?
Словно не слыша, повторил царь. У него был свой метод.
— Ну, девять.
Дружелюбно ответила старая.
— Тыщ, само собой. А и по какому поводу пригласить изволил, государь?
— Пол?
Спросил царь, не удосуживаясь на ответ.
— Да какой уж теперя пол!
Скромно сказала бабка.
— Был, да весь вышел. Это лучше у Кащеюшки спроси, он любит похвастать.
— Где?!
Резко наклонился к ней царь.
— И хто, батюшка?
— Кащей где?! Говорить!
— Дак у тебя же, батюшка, в распоряжении! Обоих же нас арестовали. Меня, главное, на допрос сразу, а его к вещественным доказательствам присовокупили! Это где ж справедливость?

— Вычленить и привести немедля!
Велел царь. Ошибка следствия вывела его из себя, но он сдержался и снова надел очки.
— Цель и характер заклинаний?
Вопросил царь.
— Ради мира на земле!
Заученно ответила Яга.
— Чтоб путем все и хорошо было. Все чисто, по-народному, на травах.

— На травах, значит!..
Царь побарабанил пальцами по столу. Затем достал из ящика какие-то горелые лохмотья и сунул бабке под нос.
— А это как понимать?! Отвечать мне!
Бабка смутилась. Обнюхав лохмотья хрящеватым носом, она развела руками.
— Дак ить дурак он был, Ваня-то! Я ему говорю: лезь в печку. Он и полез. У Кащеюшки спросите, вместе ужинали.
— Все слышали?
Спросил царь.
Понятые, два боярина, писец и шут, кивнули.

Дверь скрипнула, и вошел солдат с засушенным существом на подносе. Он аккуратно поставил поднос на стол и ущипнул существо за что-то вроде ноги. Существо пискнуло.
— Трындить немного!
Доложил солдат, обращаясь к царю.
— А ежели не трогать — не трындить.
— Схуднул Кащеюшка!
Соболезнующе сказала Яга.
— Никаки отвары не помогают. Даже с гуся-лебедя одни колики. Иголка, видать, в яйце окислилась.

Царь вооружился лупой и осмотрел странное насекомое. Последнее в ответ поклонилось и что-то пропищало.
— Здоровья тебе желает, государь.
Перевела Яга.
— Это он вежливый сегодня, а то бы прямо в харю плюнул. В лицо, тоись.
Поиспортился нравом-то.
Как мужики бояться перестали, после Муромца, так он на нет и изошел. После поражения.
Четырех метров мужчина был, а теперь от тараканов в чайной коробке прячется. Беда с ним, уж совсем тщедушный стал. Того гляди, скоро паутину вить начнет.

— Ты мне зубы не заговаривай!
Прикрикнул царь. В нем проснулась жалость, а дело требовало точных показаний и назидательного приговора.
— Почто Ивана съели, колдуны? Говорить! Сто пятая обоим корячится, кол осиновый! Наслышана, карга?
— Как не знать!
Поежилась бабка.
— Законы чтим. Токмо батюшка твой чемпионаты по ворожбе устраивал, сам блюдечко катал, а ты старых людей кодексами пужаешь.
А за что нам кодексы-то? Жили себе и живем, зла никому не желаем. Ну, поужинали разок…
Дак он же детей, дурак-то, столько успел наплодить — государству твоему на две переписи хватит!
А тебя, между прочим, иначе как клопом брюхатым не называл. Циник был и ругатель, а ты, надежа, чернилы на его изводишь. Бороду вон обмакнул.

— Смутьян, что-ли, был?
Спросил царь. Смутьянов он не любил. Смутьяны мешали сеять и пасти, а не сеять и не пасти было нельзя.
— Ды как сказать? Смутил он меня…
Вздохнула Яга.
— Я уж и забыла, когда ко мне мужчины приставали. Разочаровала его.
А он такой из себя видный был, даром что дурак. Красный бант у его был. Книжку мне читал. Говорил: недолго им, паразитам, осталось!
— Кому?
Не уловил царь.
— А паразитам, батюшка! Паразиты каки-то. Наверно, блохи у его были. Чесался все время, нервный был. Хотя на вкус и не скажешь…
— Со сметаной его надо было!
Отчетливо прокуковало существо на подносе.
— Ишь ты!
Подивился царь.
— Речет!

— Реку!
Поклонилось ему существо.
— Отпустил бы на хрен — я бы тебе и сплясал!
— Совсем стыд потерял!
Засокрушалась Яга.
— Ладно без порток ходит — на ем не видно. А то ведь пляшет, как оглашенный. И песнями всю скотину в округе запугал. Как расчирикается — так журавли в небе и разворачиваются, обратно улетают.
Опомнись, Кащеюшко! Кащей же ты! А это государь наш, батюшка!

— Не слепой. Вижу.
С достоинством ответило существо, хлопнуло у себя над головой в ладошки и подпрыгнуло.
— Для тебя старается!
Шепнула царю Яга.
— Менуэт любит — страсть! А вот покажи-ка нам, Кащеюшко, как пьяный воробей домой стучится!
Существо на подносе исполнило.
Царь откинулся на стуле, выронил лупу и захохотал.
Существо почтительно задребезжало в ответ. Из глаза его выпал и повис на шнурке маленький монокль.

— Горазд, горазд, чудовище!
Охал царь, вытирая слезу. Он обернулся к шуту.
— Помощник тебе, Сеня! Бери вторым номером, записки из барабана будет таскать, с куклой танцевать.
А то кота для него под седло поставим, сабельку дадим — чем не рыцарь? Пародию будет нам исполнять, пьесу для него напишем.

— Старый он для забав. Посовестился бы, государь!
Поджала губы Яга.
Царь зыркнул на нее из-под кустистых бровей и погрозил пальцем.
— Ивана-то съели? А, живодеры? Помалкивай таперя! Таперя во искупление шашнадцать концертов тут и три с капеллой на выезде.
За евоный танец в валюте и оборудовании столько возьмем — ташшить неловко будет!
А от тебя, старая, песни жду. Задушевной, о прошлом. У тебя бас али баритон? Отвечать!

— Бронхит у меня.
Подумав, сказала Яга.
— Застарелый, как и все остальное. Лучше уж я за пианину сяду. Сыграть не сыграю, но крышку взглядом открою.
— Ну, моих два номера.
Добавил шут.
— Шар глотаю и вынимаю — раз. Соло на трубе с прыжками — два.
— И сам выступлю! Фельетон прочту!
Воодушевился царь.

Он был близок к искусствам, как никогда.
Страсть же его к оригинальному жанру шла от деда, который по пьяному делу любил, отстранив пономаря, показывать с колокольни различные кундштюки, в том числе и задницу обыкновенную голую.
Нынешний царь с народом не заигрывал, но немногочисленных муз берег и холил.
Музы и медоварение — это были два столпа, на которых держалось все и вся в стране.
Поэтому вечером в честь предстоящих успехов царь с шутом так погуляли в погребе, что виночерпий вылез наверх обессиленный и до петухов лежал в кустах, дуя на свои мозолистые руки.