СКАЗКИ 5 И 6
сказка пятая.
В понедельник пришло дерзкое послание от соседского царя. Секретное зачтение его с последующим обсуждением проходило на чрезвычайной ночной думе. Сбиваясь и поминутно ужасаясь, грамотный боярин дочитывал собравшимся наглую бумагу. Царь слушал молча, бояре сжимали кулаки, духовенство ахало.
— «…Како есть ты дурак невиданный, в рот тебе хрена два мешка, и фитиль у тебя вместо головы горелый, попугаева твоя морда конская, тако же и лысый ты хорек, с обоих сторон обгаженный. И нет у тебя чести царской, а токмо к поносу способность, и я сусед твой, ни грамочки тебя не уважаю!»
Грамотей закончил и в страхе глянул на царя.
— Насчет поноса таки прослышал, гад.
Медленно произнес тот, суровым жестом заправляя бороду под рубаху.
— Это с лекаря спросим. Строго спросим, на дыбе. Или на клизме спросим.
А остальное сиречь клевета и поругание.
Тут без конной атаки не обойтись. Оккупация нужна и посевов потоптание.
А экземпляр, собака, третий послал. Другие, значит, суседям направил, для посмешища.
Обе пушки зарядить надо и молодых призвать. Карту надо и карандаш красный и синий. Высказывайся, служивые.
Бренча наградами, с лавки встал пожилой богатырь, командующий и начальник штаба в одном ороговевшем от долгой службы лице. Говорил он так же четко и быстро, как мыслил:
— С тыла зайтить. В тыл вдарить. Мы — синие, они — красные. Это главное. С другого тыла зайтить. Опять вдарить. Это тактика. В плен не брать, а брать деньгами. Лошадьми брать. Сундуки.. Бусы, если хорошие. Это план.
— Ну как, бояре?
Спросил царь.
Все согласно закивали. Уснувших покачнули заботливые соседи.
— Тогда поутру, как выспимся.
Решил царь.
— До обеда мобилизация, а как пообедаем — вдарим. Пуху на ем, крокодиле, не оставим!
На следующий день, отобедав вместе с войском из походного котла, царь обтер рот простой солдатской шинелью, курнул со всеми из общей полковой трубки и залез на воз. Солдаты крикнули:
--- «Ура»!, «Есть», «Бис!»,
Царь облобызал хоругвь и сказал речь.
— Настал час, братья! Против идиота многозлобного вас поднимаю, солдатушки! Во имя непосрамления и трижды родины всеединой шеломы надеваем, офицерушки! Укатаем их, груздей, чтоб любому стрекулисту неповадно было!
Как с воза прыгну — вперед! До околицы с песней, затем по-пластунски, с горы аллюром, через ров — прыжками! За мной, соколики!
Царь спрыгнул с воза и довольно быстро побежал в ту сторону, где на карте значилась территория противника. Войско с песнями побежало и поскакало за ним.
Подав пример, царь свернул вбок и остановился, дожидаясь штабной повозки. Воодушевленное же войско неслось мимо, потрясая штатным оружием.
Наступление началось.
— По графику идем!
Радостно сказал шут, помогая царю влезть в повозку.
— Только дальше речка, на границе-то. Переправляться долго будем, плавать никто не умеет.
— Что ж ты молчал?
Озадачился царь.
— И глубокая?
— Да вроде ничего, коровы тонули. Разведка сплоховала, батюшка. Да уж поди как ни то преодолеем.
— Замедлить темпы!
Донесся со стороны наступающего авангарда усиленный широченными ладонями голос командующего.
— Приставить ногу!
Подъехав к остановившемуся войску, царь снова вылез из повозки и, распихивая ратников, двинулся к штандарту командующего.
— Смена диспозиции!
Доложил командующий, указуя саблей за околицу.
— Недреманность противника как повод для беспокойства, пункт второй «Наставления по отражению агрессии».
Царь глянул за околицу, и лицо его под бородой изумилось.
За околицей, готовые к атаке, стояли вражеские войска. Все, включая лошадей, злорадно ухмылялись. Вылезший на 3пригорок вражеский царь глядел на коллегу через подзорную трубу и крутил пальцем у виска.
— Опередили, ироды!
Крякнул царь.
— К границе подошли. Сами же оскорбили, сами же надругаться явились!
— Победим, батюшка!
Успокоил его командующий.
— Поглянь, у их пика одна на пятерых. А у нас на троих. И лошади у их крохотные.
— Это расстояние искажает.
Прикинув, ответил царь.
— На карте их вообще бы не увидать. А вот государик-то ихний коротышка! Пигалица мужского роду. Дятел в штанах. Накостыляем ему днесь!
— Это династия такая.
Поддакнул ему командующий.
— От карликов род ведут, непонятно как в цари выбились. Прикажешь, надежа, богатырьми сразиться?
— Валяй!
Согласился монарх.
— Ивана одноухого выставь. Крепкий мужик, на масленой шестьдесят пять курей щелчками укокошил. Всех превзошел, и тут, чай, не сплохует.
Словно угадывая намерения противной стороны, от вражеских войск отделился странного вида мужчина. Лица его из-за полного обородения было не видать, в руках — по дубине, а на голове — дикого вида шлем с перьями и рогами. Царь напряг зрение.
— Никак, обезьяна!
Но вражеские ряды зашевелились, и над ними высоко поднялась закрепленная на шесте табличка:
---«Дормидонт. Богатырь первой линии. Боевой вес 90−93 кг».
— Выпущай!
Скомандовал военачальник, и навстречу ворогу побежал через поле одноухий Иван.
За спиной его взметнулась на пике табличка:
---«Иван Единственное Ухо. Богатырь особого назначения».
Запели с обеих сторон трубы, ударили барабаны, и соперники остановились в двух шагах друг от друга. Примериваясь, они потоптались с полчаса, затем коренастый Дормидонт ухнул и ошарашил Ивана обе ими дубинами.
Тот икнул, выронил на траву меч и осторожно потрогал быстро набухающие шишки. Вражеское войско ударило в щиты и захохотало.
Тогда Иван быстро приблизился к противнику, раздвинул в стороны занесенные было снова дубины и исполнил ему в лоб серию щелчков, которых восхищенный царь насчитал в бинокль около сорока.
Так и не потеряв улыбки, коренастый Дормидонт пал наземь. Убедившись в победе, Иван пожал ему руку, снял с него сапоги и, массируя на ходу голову, пошел обратно, в объятия вопящего и подпрыгивающего войска.
Это была победа. И главным образом политическая.
Царя-агрессора постригли в монахи свои же придворные, он был объявлен обманщиком-самозванцем и сослан рубить просеку.
Новый царь прислал тазик янтаря, после чего приехал с другим тазиком сам и попросился в вассалы.
В честь общей доблести были воздвигнуты больших относительных размеров памятники:
- в виде надежи-государя, дающего силу одноухому воину,
-и в виде царя-батюшки в виде Родины-матери.
ЧЕСТЬ БЫЛА ОТСТОЯНА И УДАЛЬ ПРОСЛАВЛЕНА.
Царь, шут и командующий пили до самой страды и, по отдохновении, далее.
* * * * *
СКАЗКА ШЕСТАЯ
В этот день с самого утра над всем царством лил дождь. Дороги к обеду поразвезло, народ порасслабило, экономика временно уступила место гаданию на картах и демографии. Однако при дворе наблюдалась необычная для сезона оживленность.
Ярко горели свечи и слышался говор, громко скрипели половицы и гусиные перья. Царь, заложив руки за спину, вышагивал по кабинету и диктовал десятку писцов.
То и дело он останавливался, и привыкшие писцы с уважением наблюдали, как государь единым духом опоражнивает легендарных размеров ковшик.
Его величество давно слыл неплохим литератором, дважды награждался Большим искусственным венком и сегодня решил написать произведение, которое, по его словам, поставило бы его имя в один ряд с именами Ньютона и Жанны д’Арк. Сих, как выразился государь:
--- «…Паки же и препаки выпаки достославных мужей литературы и гомотетии».
— «…Марья трижды обняла своего суженого и воскликнула…»
Диктовал царь.
— Ага. Значит, в смысле, полюбила и на етой почве воскликнула. Это весомо, да.
---«Любимый мой! Воскликнула Марья, обращаясь к любимому своему.»
Ага. Это в целом.
— Прям как взаправди.
Сказал шут, томно закатывая и без того выпученные глаза.
— Молодая, поди, ядреная?
— Двадцать семь.
Отвечал царь.
— Восемьдесят килограммов, метр сорок. Эталон. Не мешай.
— Восемьдесят…
Мечтательно пробормотал шут, с трудом закрывая закаченные лишку глаза.
— «И тут, расталкивая голубей и сжимая в руках большую значительных размеров саблю, из-за ближайшего пня показался Игнат».
Продолжал царь.
— «На ем было одето…»
Государь задумался.
— Ну, трусы, само собой.
Подсказал шут.
— Носки, там. Не бродяга же какой. Штаны новые. Фуражка. Часы с цепью. Армяк. Галстук.
— Из бани он.
Пояснил царь.
— Тока что. Баню принял, а тут ему на корню измена.
— А почему с саблей?
Поинтересовался шут.
— Потому что трагедия это!
Рассердился царь.
— Потому что счас обоих зарубит, чтоб не шалили! Он же хотел как лучше. Семечек ей купил, полстола в трактире заказал, в баню сходил. А она ему из-под юбки дулю!
— Значимо.
Согласился шут.
— Руби их, батюшка.
— «Умрите же обое!»
Продолжил после раздумья царь.
— «Игнат выхватил из левой руки саблю и захреначил…»
Нет…
Государь пожевал ус.
— «…И запузырил…» Нет…
— А то, может, и договорились бы?
Подал голос шут.
— Тоись?
— Ну, я говорю, баба же, она же не водка. Я имею в виду. Ну, она же кончиться не может. В обозримый период.
— Тоись?
Напряг лоб государь.
— Ты вот без этих давай… Без их.
— Ну, где-то втроем, что-ли… Эдак вот как бы все сразу. Ага. Или кто-то обождет пока. Домысливал шут.
Идея заняла его. Она была нова. Прецедентов на данный исторический момент не имелось.
— Ты вот думай, что говоришь-то!
Вдруг покраснел царь. Он обернулся к шуту и негодующе топнул. Писцы пригнули головы.
— Ты где такое видал? Тебя кто надоумил?!
— Тогда шутю!
Быстро и скорбно сказал шут.
Писательские лавры ему не светили. Осуществление идеи тем более. Нравственность во дворце блюли почем зря. Все, кому было положено, ходили в девках и стеснялись всего, что попадалось на глаза.
Теория аиста приносящего была официальной и не подвергалась сомнению даже в войсках.
— Смотри мне!
Пригрозил диссиденту отходчивый, впрочем, царь.
— Надо же, измыслил! В Соловки-покойники поиграть захотел?
— Сглупил я, державный!
Убежденно сказал шут и со всей мочи тяпнул башкой о стену.
— Дурак, сам же знаешь! Ответственности не несу, пункт четвертый «Положения о шутах».
Он достал из-за пазухи засаленную брошюрку и показал ее царю. Читать оба не умели, но писаный закон уважали.
Царь символически поершил лысину, отвернулся и серией мастерских мазков закончил повествование.
— «На!
Воскликнул онемевший от горя Игнат и пронзил наотмашь обеих двоих.
--- На!
Крикнул он уже снова и убил самое себя себе в сердце.
Мораль:
Ежели бабу к государственному делу допустить, она еще и не такого натворит. Конец.»
На следующий день несколько свитков нового произведения были отправлены на заграничное соискание.
В предисловии автор отметил свое полное нестремление к литературным премиям, коих, однако, наличие подтвердило бы принципы добрососедства.
Своя же первой степени не заставила долго ждать, по причине чего царь и прощенный вскоре шут не преминули опробовать свежие, не пробованные до того меды.