«Бессмертное, как твердь гранитных плит, предание народное гласит, что в край вайнахов в давние года пришла завоевателей орда. Несметны были полчища врагов: земля дрожала, пыль до облаков. И лучшие джигиты полегли, не уступив врагу родной земли. Уже своей победой грезил враг, и не дымил растоптанный очаг. И вот в молчанье смертной тишины запели вдруг три звонкие струны. О долге, чести струны не поют. Вайнахи, в битве павшие, встают. И стала приговором для врагов отвага их и прочность их клинков. И произнес угрюмо грозный хан: „Народ сей мал, но духом — великан. Барласы! Привести сюда ко мне того, кто смог бессмертье дать струне“. Бегут минуты струйкою песка. И вот приводят к хану старика. Насупив бровь владыка приказал: „Сыграй-ка снова то, что ты играл!“ И вот под сводом жёлтого шатра запели, словно буйные ветра, вновь три стальные звонкие струны, три яростные пенные волны. Мелодия их то взмывала ввысь, лавиною обрушивалась вниз, то мчалась бурей взбешенных коней, и только страх не чувствовался в ней. Задумавшийся хан — и зол, и хмур, — остановил рукой дечик-пондар: „Довольно! Твой мотив суров. В нём есть отвага, и достоинство, и честь. Раб! отвечай мне — инструмент такой чьей сотворен умелою рукой? А этот, что сейчас в твоих руках, в обмен на жизнь оставишь мне, вайнах!“ Пришельцу чужеземному в ответ сказал старик седобородый: „Нет! Напев трёх этих струн лишь только нам послушен. Я тебе их не отдам. А если силой… Я в твоём шатре, лишь пёс кусает гостя во дворе. Орлу в оковах никогда не жить! Наш вольный дух тебе не покорить“. Взглянул старик из-под седых бровей. Своих убитых вспомнил сыновей: — Ещё скажу тебе: у нас в горах — кто справедлив, тому неведом страх. Свою гордыню мудростью уйми и истину извечную пойми: жестокому могущественным стать поможет меч, но только не бывать ему великим. В этом жизни суть. А твой отмечен мраком смерти путь, твоим сарбазам, знаю, нет числа. Они как волны моря, мы — скала. У нас, вайнахов, поговорка есть: „Себя теряет потерявший честь. И тот, кто отстоять себя не смог, напрасно носит кованный клинок“. Кинжалы из селенья Кубачи не хуже, чем афганские мечи. Светильник дней моих почти угас, и я без страха встречу смертный час. Оставь наш край. Мы сердцем приросли к истерзанной судьбе своей земли, к безмолвью башен и молчанью скал. Напрасно здесь покорность ты искал. Открыт наш дом пришедшему с добром, ну, а врагов встречаем мы мечом. Добра и зла расходятся пути. Оставь наш край, владыка. Уходи!» Горел закат рубиновый вдали. Из гор завоеватели ушли, и вновь над тишиной гранитных скал мотив дечик-пондара зазвучал. Напев звенел, то поднимаясь ввысь, лавиною обрушиваясь вниз, вскипая в сердце яростным огнем, и только страх не чувствовался в нем.
До сей поры дечик-пондар в горах
Хранит, как символ мужества, вайнах.
На грусть и радость нам они даны,
Три звонких, три вещие струны"