Лил дождь, стояла тоскливая пора, когда женщины из одного
сна уходят в другой, чтобы там кого-то убить.
/Милорад Павич/
Дождь совращает изнанку плаща.
Небо по крышам стучит каблуками. Я никогда не умела прощать [лучше, иные бы не привыкали] Так, выходя за переделы судьбы, ставя на кон то ли жизнь, то ли смерть, и…
Каждая осень сдается в рабы, новые рифмы готовя в конверте.
Будь моим адом.
Пределы кольца рвутся легко, между строк, невесомо. Кто был загадан? Не помню лица. Антигерой был не мной нарисован. В этих эскизах - Париж и Милан, тонкость абсурда, доступность Прованса. Повод запомнить — насколько мала рабская осень. Готовый порваться, мир превосходен, вполне ощутим. Грех достижим, неповинен и сладок. Я понимаю — чего мы хотим, путаясь в бархате порванных складок.
Право — не верить.
И право — не знать до рубежа, до озноба касаний.
В антигероях важней новизна, как бы банально о них не писали.
Спи с чудесами. Я буду беречь наши закаты, когда Ты с другими. Ты не узнаешь, как пристальна речь, тех, кто не верит, что их полюбили. В самом начале второго листа, после заглавия и эпилога, Ты произносишь «Я очень устал…», — не понимая кончины былого.
Это и есть — принадлежность всему. Листья опали. Бульвар опечален. Осень всегда неподвластна уму, непостижима в конце и начале.
Что за плечами?
И что впереди? Парки досрочно болеют простудой.
Рабская осень выносит вердикт, чтобы впервые прийти неподсудной.