Эту трагедию трудно описать. Всё моё будущее полетело в пропасть, все мои устремления, планы полностью рухнули. Жизнь моя превратилась в постоянную пытку. Я потерял всё… Пал духом, стал замкнутым. Не стало у меня настоящих радостей, среди сверстников я чувствовал себя посторонним, отрешенным от всего. А ведь мне было всего 14 лет. Сколько слёз пролила мать. Ох, какой я удар нанёс всем: матери, отцу, братьям.
До сих пор не могу без содрогания вспоминать эту трагедию. Вот что значит вовремя не обдумывать свои поступки…
Дорого порой обходится нам, так называемая, «самостоятельность».
Долгое время я не признавался никому, как я остался без глаза, даже матери и отцу. Один лишь Лёнек Кудрявцев знал, он был свидетелем.
А произошло это так. Был серенький осенний день (кажется, воскресенье), прошёл дождик. Прихватив своё оружие, так наз."поджигной", я отправился на улицу бродить. И вот около больницы повстречал Лёнека на своё горе и беду… Он принёс порох, зарядили «поджигной» и первый выстрел должен был сделать я. Поднял свой пистолет на уровень глаза, чиркнул коробком по спичке, укрепленной у отверстия ствола…
А дальше всё произошло мгновенно: вспышка, гром, удар… и я почти потерял сознание. Гул в голове и чувствую, что что-то произошло со мной, а что, сразу не понял. Потом почувствовал боль, хватился за глаз… а из него течёт кровь и что-то прозрачное полужидкое… Ужас, ужас…
-Боже мой — пронеслось в голове, — что я наделал, что я наделал. Всё внутри у меня оборвалось, стало горько-горько. Лёнек побелел, потерял дар речи, перепугался насмерть.
Потом меня Лёнек провёл в больницу (они там жили) к своему отцу — фельдшеру. Мне оказали помощь, обработали рану, забинтовали и глаз, и всю голову. Вот в таком виде я и явился домой. Помню, мама в это время стирала в корыте бельё. Зашёл в хату не сразу, страшно было, мучила не только боль, но больше сознание непоправимого. Мать как глянула на меня, так и онемела.
«Что с тобой, сыночек?» — «Я, мама, выбил себе глаз» — «Да как же ты, ой, горюшко моё. А может он цел, Ваня?»
Что я мог ответить. Мать — в слёзы. А я стоял в кухне и не мог от горечи в душе ни говорить, ни двигаться. Затем я забрался на печь, затих и беззвучно всхлипывал, пока не заснул.
На другой день меня отправили в районную больницу. Не помню, как я добирался до больницы. Была ужасная слякоть, а у меня на ногах парусиновые туфли. Помню по пути в больницу, мы сначала добрались до места работы отца. Увидел меня отец и заплакал… напился, и мы потащились с ним в больницу. Получилось так, что не он меня вёл, а я его тащил. Он, пьяный, без конца плакал, падал в воду и грязь, повисал на мне, я в свою очередь плакал, кое-как его поднимал. И так вот к вечеру, мокрые, грязные мы, наконец-то, попали в больницу
В больнице я пролежал больше месяца. Возвратился домой, стал вновь ходить в школу, но бинты носил ещё чуть ли не полгода. Бывало начнут меня перебинтовывать, снимут повязку, и мать опять в слёзы. С каким страхом я отважился первый раз заглянуть на себя в зеркало. Много раз потом я всё глядел на себя со стороны и не мог спокойно переносить своё увечье…
Как я мечтал стать лётчиком! После окончания средней школы я решил поступать в авиационно-строительный институт. Всё-таки ближе к авиации. Сделал запрос. Мне ответили, с таким физическим недостатком меня принять не могут. Требовались молодые люди, годные к лётно-подъёмной службе.
Ещё я пробовал стать геологом. Подал документы в Московский геолого-разведочный институт. И тут меня тоже постигла неудача: медицинская комиссия забраковала.
Вот так я и стал учителем без желания, без перспектив… Мне порой странным кажется, почему я удостоился звания Заслуженного учителя. Может быть потому, что я долго и честно проработал в школе, вывел многих молодых людей на широкую дорогу жизни. Преподавал математику, физику, был даже заместителем директора по учебной части. Как будто пользовался авторитетом и у учеников, и у родителей.