Мне раньше казалось, что я могу спасти какого-то заблудшего мужчину своей любовью. Не важно, от чего спасти… от чего угодно.
Более того, мне казалось, что я просто обязана это сделать.
Ещё в школе, когда нам с Лилькой нравился один парень, я сыграла в это благотворительное благородство. Я решила, что он достанется Лильке, а я буду встречаться с его другом — толстым, смешным подростком, с красным лицом и дурацким именем.
Может, это неподходящий пример, поскольку любви-то там особой не было. То есть, совсем никакой не было.
Но речь даже не о том случае. Просто мне в детстве думалось, что любовь, она ведь не просто так, она же для чего-то. И её сила представлялась мне грандиозной, всемогущей. И я ощущала эту силу в себе. Даже странно, как она такая могла уместиться в моём тщедушном тельце — с острыми плечиками, тонкими ножками, жидкими косичками…
И я не могла ждать, когда случится чудо и на меня снизойдёт знание и понимание, что с этой любовью делать.
Поэтому я стала искать, кого бы облагодетельствовать, а попросту — спасти.
Я думала так. Вот полюблю двоечника, и моя любовь обязательно сделает из него умницу. Полюблю занудного зубрилу, и моя любовь сделает из него весельчака и душу компании. Полюблю урода, и моя любовь его преобразит…
Да что там говорить! Мне казалось, что полюби я больного и увечного, любовь непременно его исцелит и излечит!
И это всё совсем не смешно. Я знаю женщин, которые только так и умеют. Для которых любовь превратилась в выхаживание и самопожертвование.
Я сама пребывала в таком заблуждении долгие годы.
Я по-прежнему думала, что любовь может справиться с чужим алкоголизмом, вытащить кого-то из депрессии, стать кому-то вдохновением и стимулом… лечить, растить, менять, спасать… Тщета!
Я нянчилась с чужими проблемами, перетаскивая их на себя, и считала это даже не испытанием, но сутью любви, смыслом.
Всё очень странно устроено. Всякая любовь извне может быть обращена лишь в заботу или контроль. Ну, или в шантаж ещё.
Спасать может лишь та, которая внутри. Иначе сердцу нечем отозваться, нечем ответить этому миру.
И ещё. Я подумала, что наши воспоминания привязаны накрепко вовсе не к тем людям, которые любили нас до беспамятства, а к тем, которых до беспамятства любили мы.